Сибирские огни, 1959, № 11

стало жаль, ее, как когда-то перед диспутом, и было неприятно, что Костя так ведет себя. — Вот наделал шуму, — виновато сказал он Тоне, чтобы хоть как-то загладить бестактность друга. — Ты не сердись, пожалуйста. Он выбрался на кухню, открыл дверь на балкон. Колкий, свежий воздух сразу охватил его. На перилах лежал тоже колкий, освежающе холодный снег. Свет фонаря, который висел почти рядом с балконом, на столбе, выхватывал из темноты кусок стены и часть заснеженной улицы. Ни домов, которые стояли рядом, ни высокой ограды городского парка напротив Василий не различал, точно весь мир уместился здесь, на осве­ щенном узком пространстве. Сзади раздались шаги, и Василий по звуку определил, что это Костя. Смыслов остановился рядом, шумно сплюнул вниз. — Ты чего сегодня сам не свой? — недовольно прогудел Василий. — Заметно, значит? — Еще бы! Костя, молча достал портсигар, протянул папиросу Василию, другую взял сам. Они прикурили от одной спички. В дверь выглянула Маша. — Вы оба здесь? — вопрос был совершенно излишним, но Василию он не .показался таким, потому что выражение лица, особенно глаза Ма­ ши сказали ему, что она беспокоится о нем. — Простудишься, Вася! — Ничего!; Я закаленный, — улыбнулся Василий, подумав вдруг, что Маша ведь его, совсем его... Она никогда не казалась ему такой краси­ вой, как в этот миг, и он не удержался, шепнул об этом, коснувшись губа­ ми ее уха. Он был большой, сильный. Маша чувствовала себя уверенно рядом с ним, и в то же время ей хотелось по-женски, как милого маль­ чонку, приласкать его. Разные эти чувства мирно уживались в сердце, и не понять было, какое из них несло большую радость. Она бросилась в комнату, принесла пиджак. — Оденься, — сказала она и вернулась к гостям, а Василий снова повернулся к Косте, который сердито и жадно курил. — Хочешь отмолчаться? — А хотя бы и так! — процедил Костя, не выпуская изо рта уже почти сгоревшей папиросы, и, помедлив, закончил совсем иным тоном.— А, все равно! — Костя, не дури! — снова одернул его Василий. — Хоть обижайся, хоть нет, а так, как ты ведешь себя с Тоней, — это никуда не годится! Она все твои грубости терпит, а ты... — Что я? Правды хочешь? Ну, так слушай! Женитьба твоя вот тут, поперек сердца. Можешь ты это понять? Помнишь разговор в общежитии на заводе? Я сказал: клин-клином. Ты не послушался и был прав. А я... Д а что там говорить! — Моя женитьба тут ни при чем, — возвысил голос Василий. — И Тоню обижать не смей. Женился, видел, с кем жизнь связал. И вообще скажу: в людях красивого больше, чем иногда кажется. Красивое оно не на самом верху. Бороться за него надо, помочь ему... ну, расти, что ли! Иди с этим к человеку, неси веру в него, любовь свою, и он раскроется навстречу. Вот помнишь, Семеныч говорил: «Самая любимая — самая красивая». Правильно говорил. Только сдается мне, главное и не в этом. Главное — делать для любимого все, чтобы он всегда самый лучший был, самый красивый. Всегда делать, с первой встречи и до конца жиз­ ни. И — взаимно. А ты доброго слова жалеешь. Любовь, по-моему, не только благо, но в то же время и ответственность, что ли... А ты ее в горе для себя и для Тони превращаешь... — Нет у меня добрых слов, нет, — вскипел Смыслов. — И любви I ►