Сибирские огни, 1959, № 11
ясниться... Неподалеку от Звездной площади Рохлин удержал Машу, и она не стала противиться. — Благодарю, — сказал он. — Вы мне дарите возможность защи щаться, а это значит — возвращаете жизнь. Я чувствую, происходит ка кая-то ужасная нелепость. Я не знаю никакого Бориса. Меня никто ни когда не звал просто «Петрович», хотя это, действительно, мое отчество. Кто-то вводит вас в заблуждение или заблуждается сам. Если даже су ществует некий Петрович по фамилии Рохлин, то, поверьте, я тут ни при чем. Если все это ошибка, она обнаружится легко и быстро. Страшна не ошибка, страшен злой умысел. Я знаю, как изворотлива, как изобре тательна людская низость. Ушаты словесной грязи, пристрастные или за ведомо лживые свидетельства — всего можно ждать. Я боюсь, что вы, такая чистая и неопытная, не сумеете отличить правду от правдоподобной лжи. Об одном прошу — не спешите. Время — великий мастер разгады вать людские тайны. Я готов ждать, потому что там, где решается сча стье всей жизни, лишнюю неделю терпения не стоит принимать в расчет. Обещайте лишь быть благоразумной. Он пристально смотрел ей в лицо. — Уже поздно, — отворачиваясь, сказала Маша, а когда он вдруг встревоженно придвинулся к ней, тихо добавила. — Ночь уже. Я пойду. Он проводил ее до института, примолкший, и Маше стало жаль его. — Спокойной ночи, — Маша протянула ему руку. Рохлин еще более осторожно, чем всегда, сжал одни ее пальцы, хо тел что-то ответить. Однако в последний момент только опустил голову, кланяясь ей, и побрел прямо через площадь, не обращая внимания на предупредительные сигналы проносившихся мимо машин. Когда он до стиг ярко освещенной противоположной стороны площади, Маша почув ствовала невольное облегчение. 4 — Это ваша. Получите. Василий принял обшитую мягким полотном посылку и, бережно при жав ее к груди, вышел из почтового отделения. Адрес был написан незна комым почерком. Мать, наверное, ходила с посылкой к соседу-чертежнику, и в этом — вся она со своей заботой о детях и щепетильной любовью к порядку и аккуратности. Василий видел, словно наяву, полное лицо мате ри, строгий взгляд поверх очков, и ему захотелось услышать ее успокаива ющий, но тоже строгий голос, прижаться к ее плечу, как бывало когда- то, в детстве. В общежитии, открыв посылку, Василий прежде всего разыскал з а писку, сдержанную и деловую. Мать сообщала, что посылает носки и бе лье (старые, небось, износить до дыр успел!), что печенье надо держать в сухом месте, а то прогоркнет, и что дома все, слава богу, в полном по рядке. Читая, Василий вспоминал, как двенадцать лет назад, чтобы вне сти деньги за путевку в пионерский лагерь, мать продала свое единст венное шерстяное платье, никому не сказав ни слова, но зато во время войны никакая нужда не заставила ее обменять на продукты вещи сыно вей, служивших в армии; как в трудный тридцать третий год она прино сила с завода в стеклянной банке жидкий суп, который раздавали рабо чим прямо в цехе. Она говорила детям, что сыта, что суп у нее остался а у самой ноги начали опухать от недоедания... Сейчас иное время, и жи ли отец с матерью много лучше. Однако Василий вынимал из посылки свертки и кульки с такой осторожностью, словно в каждом из них была частица скупого на ласку, но самоотверженного материнского сердца. Долинин, вернувшийся из института, бросил на свою кровать само дельную папку с тетрадями, протянул Василию письмо.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2