Сибирские огни, 1959, № 11
Маше стало не по себе от этой тишины, от черной пустоты углов. И вещи, которые она знала с детства, выглядели сейчас иначе. Они не успо каивали. Маша разглядела, что козлоногий стол некрасиво и грубо ско лочен, что доски пола, тысячу раз скобленные, стали бугристыми от выпирающих сучков и что на одеяло, и так 'сшитое из лоскутков,' наспех наложена старенькая холщовая заплата. Маша вдруг явственно ощутила сладковатый вкус хлеба, которым ее угощали за обедом: в тесто, вероятно, добавляли картофель. Чувство жгучей жалости к родным охватило ее. Хотелось куда-то бе-1 жать, что-то делать, только бы не было слез матери, ее горькой предупре дительности. А потом Маше вспомнилось институтское общежитие, кото рое весело шумит по вечерам. Кто-то собирается в город, кто-то готовит, ужин. Рассерженно дребезжит забытый на плитке чайник. Как беззабот-1 но, как несправедливо легко они живут там!.. Маша накинула на голову шаль, на ходу надела пальто. Она не мог ла больше сидеть одна. Только бы Дуся Грибова была дома!.. Мороз стал еще злее. Перехватывало дыхание, ресницы слипались. На улице — ни души. Огоньки, уже загоравшиеся в избах, выглядят един ственно живыми, теплыми. Просторная пятистенная изба Грибовых присела возле невысокой, горки, как будто решила отдохнуть перед подъемом, да и задремала. Ок на уже были закрыты ставнями. — Кто там? — раздался старчески слабый голос, едва Маша пере ступила порог избы. — Холод, не напускай холод! Ох, да это никак ты, Марья? — с печи свесилась лысая голова деда Софрона. — Господщ ка кая ты стала. Заневестилась уж. Ну, проходи, проходи. Дуську проведать заявилась? Там, в горнице, занимается. Хоть бы ты расшевелила ее, дуре ху!.. Старик сердито засопел и взглянул на Машу подозрительно, как буд то примеряясь: перед тем ли, перед кем надо, приоткрыл свою тайную заботу. Маша тихонько отворила дверь горницы. Сразу на нее повеяло гус тым запахом трав и кореньев. А потом она увидела подругу, сидевшую за столом, на котором горела, потрескивая, керосиновая лампа. Ламповое стекло было сверху разбито, и вместо отвалившейся части прилепили бу мажку. Тусклый свет выхватывал из полутьмы кипу ученических тетра дей, руки девушки, ее узкое лицо, на котором одни только глаза — удли ненного выреза, большие серые глаза — были по-настоящему красивы. — Дуся! — позвала Маша, подходя к подруге. Та медленно подняла, голову, тихо охнула и, не вставая, обняла ее. — Я не надолго. Пока вернутся мама и Вовка. Да и ты занята, — заговорила Маша, чувствуя облегчение уже потому, что видит кого-то ря дом с собой. Дуся отодвинула стопку тетрадей в сторону, стала расстегивать Ма ше пальто. — Все успеется, — сказала она. — И тетради подождут, и твои до машние. Раздевайся и придвинь поближе стул. Успеешь,— повторила она, видя нерешительность Маши. — В третьем классе уроки окончатся через час. А Наталья Григорьевна вернется еще позже — дойка только сейчас начнется. Садись, рассказывай... Она говорила строго, но глаза лучились в улыбке. Маша присела ря^ дом, на свободный краешек табуретки, вздохнула: — И всегда-то у тебя все ясно и просто. А я приехать не. успела и уже расстроилась, не могу... Работала все лето— ты же видела — две сти трудодней у меня одной. Думала, хлеба хватит, а они уже сейчас едят пополам с картошкой... У мамы больные руки, а она опять на дойку. Вов
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2