Сибирские огни, 1959, № 11

От тепла и ощущения сытости Машу вскоре стало клонить в сон. Мать осторожно погладила ее по плечу. — Намерзлась.,. И в поезде всю-то ночку маялась. Приляг, приляг доченька. И опять что-то встревоженное было в том, как она разбирала пос­ тель, как укрывала Машу старым, сшитым из разноцветных лоскутков, одеялом, пригрозив Вовке пальцем, чтобы не шумел. Маша окликнула ее, и мать заспешила на зов, выронив тряпку, которой собиралась выти­ рать стол. — Что, доченька, что, милая? — Ты сядь, — сказала Маша. — Ты что-то скрываешь от меня. — Что ты, что ты... Все у нас ладно, все хорошо, — опять заверила мать и добавила, словно речь шла о ничего не значащем пустяке. — Я опять на мэтэфэ пошла. Я не писала, да и зачем писать, если все ладно... Она протянула Маше набрякшие, большие свои руки и торопливо стала доказывать, что они теперь совсем не болят и можно вернуться на ферму, где проработано пятнадцать лет. , — Неправда же про руки, — вмешался Вовка. — Болят они у нее, только не признается. Ты поругай ее, Маша. — Чего мелешь, зачем? — напустилась на Вовку мать, но голос ее осекся. — Стара я становлюсь, Машенька, — вздохнула она. — Как по­ смотрю на Вовку, сердце кровью обливается. Мал ведь, мал еще. Главная моя забота — выучить тебя. Авось и о нас не забудешь, если что... Она вдруг заплакала скупыми мутными слезами. Маша поняла, что родные ее живут совсем не так хорошо, как можно заключить из расска­ за матери, что и возврат на ферму вызван нуждой и надеждами на обе­ щанные авансы. А все ради того, чтобы она, Маша, могла доучиться. Маша почувствовала, что глазам ее становится невыносимо горячо. Она закрыла их, стараясь удержать слезы, а сама мысленно говорила, что всю жизнь должна помнить об этом дне, и что как бы много ни сдела­ ла для матери и для Вовки, все равно ей не расплатиться с ними... Услышав плеск в тазу возле плиты, Маша вскочила с постели. — Давай я помою, мама... Она потянула к себе таз с грязными тарелками, но и мать и Вовка дружно запротестовали. — Все равно. Надо мне. Я и на дойку с тобой пойду, слышишь? — Пойдейш, пойдешь, если так хочется. Только уж завтра, доченька, завтра. Не было сил противиться матери, и Маша послушно улеглась снова.,. Бессонная ночь и долгая дорога в мороз давали себя знать. В глазах колыхнулось, уши словно заложило, и, как Маша ни противилась, сон сморил ее. ...Когда она проснулась, в окна сочился синеватый свет, который де­ лал все почти неузнаваемым. Стол казался скособоченным, скамейка у сГены выглядела так, точно была из потемневшего от времени свинца. Д а ­ же ' рушники, обрамлявшие зеркало, были серыми и плохо различимыми на бревенчатой стене. На улице проскрипели сани. Кто-то с кем-то заговорил. Звуки были 'совсем не по.-утреннему глухие, и Маша догадалась, что сейчас вечер. На табуретке, рядом с кроватью, белела записка: «Маша! Мама на ферме, я в школу подался. Ты все равно никуда не ходи, ладно?» Как будто не просто смешные каракули, а сам Вовка был здесь, в избе, тепло его гибкого тела согревало Машины руки и грудь. Она прибрала постель, подмела пол. От печи шел теплый дух. Слыш­ но было, как в углу пробежала мышь, как с тихим звоном упала с потол­ ка отшелушившаяся чешуйка известки.