Сибирские огни, 1959, № 11

неповторимой чертой. В этом, что справа, прозванном Малиновой падью, деревья прорежены самой природой. По краям березы растут нечастыми купами, между которыми сплошные заросли малины. Сейчас их не ви­ дать — замело снегом. Березы и то, чудится, по пояс в снегу, наметенном сюда со всех окрестных полей... А там, впереди, — Косачиная роща, по­ хожая издали на гигантского рака, вытянувшего толстые клешни. Когда- то, рассказывают, было в роще несчетно косачей. Птицы перебрались по­ том в другие, более спокойные места, а роща, сохранившая прежнее свое название, известна теперь могучими березами да сочными буйными тра­ вами. На покосах, что лежат как раз между клешнями, даже в засушли­ вые годы трава вымахивает чуть не в рост человека. Летом голова кругом идет от их густого запаха. Ястребиная гривка, сжатая с двух сторон пашнями и растянувшаяся верст на пять в длину, поросла осиновым да березовым мелколесьем. Знаменита она грибными своими богатствами: подосиновиками, маслята­ ми, подберезовиками. С осени приваживаются сюда зайцы. И даже сей­ час их следы вдоль и поперек испятнали снег. Прибегают косые лакомить­ ся горькой осиновой корой. Без малого сто лет назад поднялся на эту гривку Машин прадед, по­ смотрел в степь, и дух у него захватило от неоглядности да раздолья. Там, где поставил он первую избу, вскоре выросло село. Каждый комок земли на многие версты вокруг перемяли работящие руки Машиных ро­ дичей и односельчан. Каждая стежка протоптана их неутомимыми нога­ ми. А по этой дороге сначала к далекому Московскому тракту, потом к «железке» отправлялись мужики менять хлеб да мясо на соль, гвозди, керосин... Степь, широкая степь, воспетая в печальных ямщицких песнях, промороженная зимней стужей, обожженная знойными суховеями! Кро­ вью и потом напоенная родная степь. От Ястребиной гривки рукой подать до Раздольного. Когда откры­ лось перед Машей село, она не выдержала, приподнялась в санях, чтобы лучше видеть давно знакомые, но после разлуки всегда словно иные избы, высокое здание мельницы у запруды, приземистые ивы, скло­ нившиеся над замерзшей речкой. Вон там, в большом бревенчатом доме, она училась когда-то. Бог мой, сколько хлопот у нее было тогда, сколько волнений из-за каждой отметки в тетради. Ее дразнили «чет-нечетой», и она, глупая, обижалась до слез. На пруд перед мельницей школьники ходили купаться и храбро переплывали на противоположный берег, возле которого росли камыши и было много пиявок. Однажды пиявка присосалась к ее ноге. Подруж­ ки, заметив это, испуганно завизжали, а она, как была, раздетая, прибе­ жала домой. Но когда мама бросилась на помощь, пиявки уже не было: отвалилась по дороге. А здесь, у водохранилища, она простилась с отцом, когда осенним ненастным утром он уходил на фронт. Маму они поддерживали с отцом за плечи, а Вовка, изумленно тараща глазенки, топтался рядом. «Ты вот что, — сказал отец. —Теперь ты одна у матери опорой. Не забывай, доч­ ка, об этом...» Он в последний раз поцеловал ее и Вовку, обнял мать, ко­ торая не могла от горя даже говорить, и, ссутулившись, ушел по вязкой и скользкой дороге. Ушел навеки... Сердце Маши тихо сжалось от привычной, притупившейся уже боли, и все вокруг не вызывало больше прежнего прозрачного, ясного чувства. Наоборот, бросились в глаза покосившиеся плетни, оголенные стропила над ближней избой — солому, видно, скормили скоту, — сугробы по обе­ им сторонам улицы. Бока лошади побелели от инея. Знакомый раздольненский тракто­