Сибирские огни, 1959, № 11

закричали, требуя тишины, стало еще более шумно, и Василий был вы­ нужден остановиться. Тотчас все смолкли, как будто ждали этого. Мне двадцать два, а я все ученик, — повторил он, словно сердился,— Мои мечты еще лежат в пеленках, Хоть видел я не меньше, чем старик, Последний шаг ступающий к потемкам. Внезапно голос его увял и сам он тоже увял. Перед глазами возник­ ла похожая на клеща клякса, точь-в-точь как та, что появилась сегодня в зачетной книжке. Она расплывалась, отгораживая от него зал. Но кто осмелится сказать: ты виноват! Я годы жил у самой смертной грани. И верю я: потомки мне простят Невольное мое незнанье. Учение — рубеж мой огневой, — Хочу работать до седьмого пота... Василий чувствовал все большую неуверенность оттого, что его слы­ шат и молодые рабочие, среди которых ученики вечерней школы, где он преподавал, и студенты—члены комитета комсомола, — от их поручений он отмахивался, и Зверева — она вспомнит о сегодняшнем экзамене. Соб­ ственные стихи стали упреком ему самому. Зал принял выступление Василия прохладно. Маше стало до слез обидно, что все так неудачно вышло. Ведь еще недавно Василий читал ей эти стихи. Тогда они звучали совсем иначе — сильно и убежденно. Сразу после концерта объявили, что в Большом зале начинается бал. — Не будем торопиться. Подождем молодого человека,—предложил Рохлин, и все согласились с ним, даже Почивалин, а Маша опустила гла­ за. — Едва протолкался к вам, — услышала она голос Василия. Тороп­ ливость, с которой были произнесены эти слова, выдавала опасение, что кто-нибудь заговорит прежде него и о том, о чем он не хотел бы. — Нам надо в зал. — Слышите? Духовой оркестр, — подхватила Маша. Действительно, шум и говор тонули в мощных звуках меди. Суета и толкотня усилились. Почивалин сказал: — Пусть промчатся самые горячие... И это прозвучало, как снисходительный совет старшего, который втайне посмеивается над ребячьим нетерпением. Рохлин встал между Машей и Василием, взял их под руки. — А у вас, право же, приличные стихи. Вполне приличные. Я тоже когда-то пробовал сочинять, но у меня не получалось... Хотя Рохлин хвалил Василия, а себя, наоборот, показывал с невы­ годной стороны, было такое чувство, словно он снисходительно похлопы­ вал по плечу. Маша требовательно посмотрела на Василия, и он заметил ее взгляд, но только пробубнил в ответ что-то насчет неточных рифм. — Не скромничайте, — возразил Рохлин. — В стихотворении есть от­ личные, очень точные строчки. И начало мне нравится. Погодите, как там: «Иду красивый, двадцатидвухлетний...» Ох, извините, это, кажется, из Маяковского. Но у вас похоже. В похвалах его опять сквозила насмешка, однако Василий и на этот раз не сумел достойно ответить, а только насупился. Маше было обидно видеть его таким. Неужели, называя мальчишкой, она, сама того не подо­ зревая, угадала правду? — С одним я не согласен,— продолжал Рохлин.— Пережимаете вы: работа — учение — работа. Жизнь шире подобных рамок. Человек имеет право когда-то подумать и о себе лично, о своих чувствах, о любви, напри­