Сибирские огни, 1959, № 11

лову да зелье чертополоха от полновес­ ного золотого зерна. И с особенной силой работало оно в годы войны».). Жизнь, по мысли автора, метафориче­ ски выраженной в легенде о столетней березе, подобно березовому соку должна выявить истинное содержание людей, пот, казать, что они собой представляют, рас­ крыть их до конца. Именно так прохо­ дят через книгу герои «Родника у бере­ зы». Но подобный замысел исключает всякую эволюцию человека, всякое идей­ ное и моральное воздействие на него, всякое развитие и изменение, кроме воз­ растного. Действительно, ни один герой Н. Шундика не перевоспитывается, не меняется, не теряет каких-то качеств и не приобретает взамен других. Это, есте­ ственно, обедняет образы книги, ослабля­ ет их воздействие на читателя. В рома­ не слишком большое место занимает ав­ торское описание событий в ущерб их воспроизведению. А как известно, описа- тельность не способствует сюжетному на­ пряжению, упругости действия. Многие герои книги лишь косвенно участвуют в главном конфликте. Часто автор лишь рассказывает, а не показывает их в дей­ ствии, в поступках. Язык романа в свете тех споров, кото­ рые разгорелись после опубликования в «Литературной газете» статьи А. Югова «Эпоха и языковый пятачок», заслужи­ вает особого разговора. Нетрудно заме­ тить, что Н. Шундик на практике реали­ зует требование А. Югова о бесконт­ рольном употреблении писателем любого из слов живого русского языка. Привет­ ствуя основной пафос статьи А. Югова, выступающего против сглаженности язы­ ка наших художественных произведений, нельзя, однако, примириться с фактиче­ ским стремлением писателя загромоз­ дить литературный язык архаическими и областническими словами. Вот только отдельные примеры, кото­ рые во множестве можно было бы при­ вести из романа Н. Шундика, последо­ вавшего за А. Юговым. «Нет, Дуся! Ты не потеряешь мое ко­ лечко,— мысленно уверял ее Макаруша, не обращая внимания на бесоватый взгляд Семена, мучающего в кармане свинчатку». «Несмотря на всю суровость этих слов, даже Макаруша и тот чувствовал, что районный представитель высекает в его душе искру симпатии». «А может, это высокое, доимчивое солнце обдало ее невидимой волной ра­ дости? Влилось расплавленное в русла жил ее и понесло сердце в большое пла­ вание на фантастических парусах меч­ ты о бесконечном счастье. Возможно, и так. Вот оно, чистое-чистое, зашлось в беззвучном смехе, знать, оттого, что пе­ рехватило у него дух от самой непости­ жимой высоты, какая есть во вселенной, зашлось и никак не может высмеяться до конца», «А в глазах у них кипел смех, круто- посоленный слезою откровенного вос­ торга». «Не трудно было Вале с ее раздумчи­ вой выведчивостью понять, почему так долго Глаша отклоняла домогательства нескольких женихов...». Характерная деталь. Все эти примеры взяты не из речи персонажей, а из речи автора. Классики русской литературы всегда предостерегали от употребления просторечных и диалектных слов в ав­ торских описаниях. «Само собой ясно,— писал М. Горький,— что речевой язык остается в речах изображаемых литера­ тором людей, но остается в количестве незначительном, потребном только для более пластической выпуклой характе­ ристики изображаемого лица, для боль­ шего оживления его». А у Н. Шундика речевой язык употребляется именно и прежде всего в авторских описаниях. Вообще в авторских описаниях все время ощущается этакая близость к моноло­ гам Аркадия Кирсанова, которого База­ ров безуспешно просил не говорить кра­ сиво. Дурной вкус автора, стремление- не к красоте, а к красивости, сенсацион­ ности заметны и на таких названиях глав книги, как, например: «Солнце и гром, и топот коня», «Под завесой огня и дыма», «Жадными глазами», «Раз­ громленная ложь», «Твердеть, но не черстветь», «Снова слышен топот коня». В 1930 году К. Федин писал, что «борьба за новое слово... заключается в- постоянном обновлении фразы путем бес­ численных сочетаний тех самых «обык­ новенных», «некрасивых» слов, которые усвоены нашей живой речью и литера­ турой». Вот о чем следовало бы пом­ нить некоторым писателям. А вот А. Югов, сетуя на то, что мы часто не знаем различия синонимических оттен­ ков слова так, как знал их Фонвизин, восклицает: «Что если бы этак вот знать весь язык, весь словарь! Как бы это со­ кратило пресловутые муки слова!» Но ведь литература — не арифметика, а «езда в незнаемое», не составление од­ них и тех же фраз из одних и тех же слов, а постоянное «обновление фразы». В кажущемся словесном и стилисти­ ческом богатстве романа «Родник у бе­ резы» нетрудно заметить нечто совер­ шенно определенное: глухоту и порой даже безвкусицу слов и выражений, а главное — это богатство оказывается чем-то внешним, лишь позолотой, при­ званной скрыть бедность и однообразие выразительных средств писателя. Это начинаешь ощущать уже в начале рома­ на. Один из любимых и слишком часто употребляемых автором художественных приемов — воспоминания. Идет по тай­ ге Павел Степанович Коломеец. И чуть ли не при каждом шаге ему что-нибудь вспоминается. То он пытается «припом­ нить свое столкновение с тестем», то в его памяти «вспыхивает» картина перво-