Сибирские огни, 1959, № 11

«Только самих себя, — писал Мопас­ сан, — показываем мы в теле короля, убийцы... куртизанки, монахини, потому что мы вынуждены задаваться таким во­ просом: «Будь я королем, убийцей..., что сделал бы я, как поступил бы я?»,.. А. Н. Толстой эту же мысль выразил чуть иначе :«Примеряешь на себе, ищешь в себе то героя, то смертного убийцу, энтузиаста, ревнивую женщину, плута или мещанина...». Перевоплотиться в своего героя — это значит поставить перед собой вопрос, что я сделаю, как я поступлю, когда ста­ ну тем или иным человеком. Вот это самое «что сделал бы я, как поступил бы я» и есть те тайны, которые писатель открывает в самом себе, наводя на свою душу микроскоп искусства. Писатель понимает своих героев, ста­ новясь на их место, но откуда у нас, чи­ тателей, появляется убеждение, что все, описанное в книге, истинная правда, или же, что во всем этом нет ни слова правды? Главным источником нашего читатель­ ского понимания является общность на­ шего опыта с тем, что изображено в книге. Автор рассказывает: «Я помчался следом за ней, отлично сознавая всю не­ лепость своего поведения и не имея сил остановиться. ...Если бы в этот момент в моей руке был револьвер, то я, не за­ думываясь, убил бы его». Мы читаем и шепчем: «Так! Правиль­ но! Верно!». Но откуда нам знать, так или не так, правильно или неправильно, если мы не совершали ничего подобного, если мы больше всего именно тем и гор­ димся, что совсем не такие, как этот ге­ рой? Зачем говорить об общности опыта, когда у нас нет ничего общего с этим героем? Однако эта общность заключается не в том, что мы совершили в точности та­ кие же поступки, но в соизмеримости нашего опыта. Мы никогда и никого не хотели убить, никогда не жалели, что в нашей руке не было револьвера, но уже не раз в гневе хватали книгу, карандаш, лист бумаги. Конечно, все это маленькие, ничтожные действия, однако то, что мы совершили их, дает нам право сказать: — Да! Да! Я вполне понимаю этого героя. Однажды я сам... Уже появилась некоторая соизмери­ мость опыта. Следствием такой общности опыта, его соизмеримости является всем нам хоро­ шо знакомое чувство, что автор книги, которую мы читаем, даже и не открыл ничрго нового, что мы и сами могли бы написать нечто подобное. «...Случается же так, что живешь, а не знаешь, что под боком там у тебя книжка есть, где вся-то твоя жизнь как по пальцам разложена. Да что и самому прежде невдогад было, так вот здесь, как начнешь читать в такой книжке, так сам все, помаленьку, и припомнишь, и разы­ щешь, и разгадаешь... Я, например, я туп, я от природы моей туп, так я не могу слишком важных сочинений читать, а это читаешь, словно сам написал: точно' это, примерно говоря, мое собственное сердце, какое уж оно там ни есть, взял, его, людям выворотил изнанкой, да и описал все подробно — вот как! Да и дело-то простое, бог мой, да чего! Право, и я так же бы написал; отчего же бьг и не написал? Ведь я то же самое чув­ ствую, вот совершенно так, как и в книж­ ке, да и сам подчас в таких же положе­ ниях находился... Вы прочтите-ка; это на­ турально! Это живет! Я сам это видел; это вот все около меня живет... Дело-то оно общее...». (Ф. М. Достоевский. Бед­ ные люди). Но ведь это то же самое, что сказано и у Белинского: «Скажите, какое впечат­ ление прежде всего производит на ваа каждая повесть Гоголя? Не заставляет ли она вас говорить; «Как все это про­ сто, обыкновенно, естественно и верно, и вместе, как оригинально и ново». «Не. удивляетесь ли вы и тому, почему вам самим не пришла в голову та же самая, идея, почему вы сами не могли выду­ мать этих же самых лиц...». И, действительно, все эти чувства воз­ никают в нашей душе, когда мы читаем подлинно художественные произведения. И мы, как и Белинский, как и Макар Де­ вушкин, готовы воскликнуть: «Право, и. я так же бы написал, отчего же бы и не написал?». В «Театральном разъезде» Гоголя один из зрителей заявляет: «...Захоти, я сей же час это напишу, и вы напишете,, и он напишет, и всякий напишет... Ведь это что же такое? Ведь это всякий мужик знает. Это всякий день увидишь на ули­ це. Садись только у окна, да записывай все, что ни делается,— вот и вся штука!». Но как получилось, что и Достоев­ ский, и Белинский, и Гоголь выразили одну и ту же мысль, которая и нам уже много раз в голову приходила и вдоба­ вок почти в тех же словах? Получилось так потому, что это мысль общая. Она не принадлежит ни Белин­ скому, ни Достоевскому, ни Гоголю, ни мне, ни вам. Она является всеобщим до­ стоянием, она обязательно возникнет у каждого читателя вследствие общности, соизмеримости нашего житейского опыта. В записи JI. Н. Толстого мы обрати­ ли внимание на то, что художник от­ крывает тайны, однако не заметили, что это «тайны общие всем». Это странно' звучит. Как могут быть тайны общими? Однако это очень хорошо сказано. Цен­ ность тайн, которые открывает писатель, заключается не только в их новизне, но еще и в их общности, универсальности. Задача писателя совсем не в том, что­ бы удивлять читателей необыкновенны­ ми мыслями и чувствами, каких никогда и ни у кого не бывает, не в том, чтобы рисовать такие удивительные картины,