Сибирские огни, 1959, № 11

как «вложить» ее в повесть? Кажется, что для этого надо скорее рассказать о своих чувствах. На бумагу так и просят­ ся «жалкие слова» — вот как ужасна, как печальна судьба этой девочки, как непереносимо смотреть на нее, как слезы подступают к горлу, как, глядя на нее, хочется и плакать и кричать. Да и в са­ мом деле, почему бы и не написать обо всем этом вот такими или еще какими-ни­ будь словами? Но писатель поступает более мудро. Он не говорит ни одного слова о своих чувствах. Он берет читателя за руку, подводит к этой девочке, как она сложи­ лась в его воображении, показывает бледное ее личико, ее больную мать, ее отца, грязные стены; подведет ко всему этому и скажет: смотри! Вот и все. И если эта картина в самом деле ужасна, то и у читателя обязательно по­ явятся те же чувства, что овладели пи­ сателем. Для того он и рисует свои кар­ тины, чтобы поставить читателя в то же самое положение, в каком он находится, чтобы показать ему все то, что он сам видит. Ведь и мы точно так поступаем в жиз­ ни. Взволнует нас что-нибудь, и мы зо­ вем окружающих; идите скорее, глядите, что случилось! Люди прибегут, увидят, и теперь уже не нужно будет подсказы­ вать им, как они должны чувствовать. Сама действительность, лежащая перед их глазами, подскажет йм правильные чувства. Если то, что я покажу им, смешно, — они засмеются, если это пе­ чально — опечалятся. А мое дело теперь отойти в сторону и, пожалуй, поменьше мешать людям своими восклицаниями. Конечно, я не лишаюсь права говорить о моем личном отношении к событиям, но только ведь сначала я должен пока­ зать, что случилось, иначе мои слова ни к чему. Некоторые авторы вместо того, чтобы «создать мир и впустить туда читателя», начинают рассказывать, как они благо­ родно чувствуют, и ждут, что и читате­ ли присоединятся к ним и вместе с ними начнут проклинать или благословлять не­ видимых персонажей. Но героям, которых мы не видим, не1 льзя сочувствовать и сострадать. Сочув­ ствовать и сострадать означает чувство­ вать вместе, страдать вместе, но как можно страдать и чувствовать вместе с героями, которых не представля: ешь? А. П. Чехова не раз упрекали за то, что он не высказывал прямо своего от­ ношения к своим героям. Недалекие кри­ тики утверждали, что если он не говорит о своих чувствах, то, значит, нет у него никаких чувств, что если он, изображая вора, не возмущается им, не восклицает, что воровство есть зло, то, следователь­ но, он равнодушен к добру и злу, и нет у него идеалов. В письме Чехова к Авиловой чи­ таем; «...Да! Как-то писал я Вам, что надо быть равнодушным, когда пишешь жа­ лостные рассказы. И Вы меня не поня: ли. Над рассказами можно и плакать, и стенать, можно страдать заодно со свои­ ми героями, но, полагаю, нужно делать это так, чтобы читатель не заметил. Чем объективнее, тем сильнее выходит впе­ чатление». Густав Флобер еще решительнее вы­ разился; «По-моему, романист должен уподобиться богу, то есть создавать и молчать». Однако это слишком сильно сказано. Можно назвать много произведе­ ний, в которых авторы говорят о своих чувствах и которые именно поэтому зву­ чат с особой невероятной силой. Вспом­ ните хотя бы «На смерть поэта» Лермон­ това, «Былое и думы» Герцена или не­ которые стихотворения военных лет К. Симонова. Но только писателю следует говорить о своих чувствах не раньше, как он соз­ даст мир, куда можно было бы ввести читателя, чтобы не получилось так, что­ бы писатель кричал о своих чувствах, а равнодушный читатель удивленно смот­ рел на него и никак не мог понять, от­ куда у него это волнение. Эксперимент писателя Мой герой говорит что-нибудь или делает, а я задаю себе вопрос: как он, черт возьми, до­ думался до этого? Теккерей. «Политико-эконом, — писал Белин­ ский, — доказывает, поэт... показыва­ ет, — и оба убеждают». Но если поэт со­ бирается кого-то в чем-то убеждать, то зачем он пишет стихи о доярках, сеноко­ сах и закатах? Не лучше ли было бы убе­ ждать рассуждениями, цифрами, призы­ вами к рассудку? В ответ на это обычно заявляют, что художник мыслит образами потому, что он художник, что он иначе не может, что у него такая склонность, такой талант, так ему нравится. Однако подобные объ­ яснения ничего не объясняют. Мы не можем говорить о желаниях и вкусах пи­ сателя. Мы ищем закономерности, необ­ ходимости, которым он подчиняется. Писатель мыслит образами не в си­