Сибирские огни, 1959, № 11

Белинский) «своего способностью рисо­ вать». Рисуя, я редко знаю в ту мину­ ту, что значит мой образ, портрет, ха­ рактер: я только вижу его живым, перед собой — и смотрю, верно ли я ри­ сую». Тихон потому тощий и рыжий, что его таким увидел автор. Для настоящего пи­ сателя является диким и нелепым даже самый вопрос, может ли он «передать белый паричок и высокий рост» одного героя другому. Писатель изображает сво­ его героя только так, как видит. Предпо­ лагать иное, значит начисто отрицать да­ же самую возможность образного виде­ ния. И если какой-нибудь автор заяв­ Образы ляет, что ему все равно, как бы ни изо­ бразить героя, высоким или низким, лы­ сым или кудрявым, то это свидетельст­ вует только о том, что в его сознании нет ни одного образа, потому что если бы они у него были, если бы он видел своих персонажей, то не смог бы поставить такой противоестественный вопрос. Не будем же мы спрашивать, почему мать говорит о своем ребенке, что он у нее маленький и беленький. Не все ли равно, беленький или черненький? Что это ме­ няет? Но какой же это бессмысленный вопрос! Она потому говорит, что он ма­ ленький и беленький, что он и в самом деле такой. Она иначе не может сказать. и чувства Моя задача читателя. создать мир и впустить туда А . Н. Толстой. Произведения искусства характеризу­ ются не только образным содержанием, но еще и теми чувствами, которые авто­ ры вложили в них. Лев Толстой говорил даже, что эти авторские чувства есть са­ мое главное в художественном произве­ дении. Отсюда у него возникло свое осо­ бое определение искусства. Он писал: «Искусство есть деятельность челове­ ческая, состоящая в том, что один чело­ век сознательно известными внешними знаками передает другим испытываемые им чувства, а другие люди заражаются этими чувствами и переживают их». В этом определении искусства так и не сказано, что же оно такое. В нем ска­ зано, зачем оно (чтобы передать чувство), но не то, в чем его содержание. Однако в нем подчеркнута важнейшая, характер­ нейшая черта всяких произведений искус­ ства: они передают чувство. Нельзя так рассуждать, что если, мол, искусство есть мышление в образах, то задача писателя только в том и заклю­ чается, чтобы дать в рассказе, романе, повести какую-то систему образов. Есть образы, значит и все хорошо! А зачем понадобилась эта система? На этот во­ прос отвечает Л. Н. Толстой: чтобы пере­ дать чувство. Это же говорил и Белин­ ский, когда писал: «Каждое поэтическое произведение должно быть плодом па­ фоса...». Писатель пишет не «просто так», не потому, что надобно было заполнить ка­ кую-то пустоту, скажем, развлечь скуча­ ющих людей. Писатель затем и берется описывать какие-то события, что он взволнован и хочет передать читателям свое волнение, свой пафос. В одном из писем Л. Толстого есть такие строки: «Нынче, поутру, около ча­ су диктовал Тане, но не хорошо — спо­ койно и без волнения, а без волнения наше писательское дело не идет...». Чудесно сказано! Вёз волнения, без пафоса, без страсти незачем браться за перо. Если книга не может взволновать чи­ тателей, не заставляет их затаить дыха­ ние, то, очевидно, это плохая книга. По­ тому плохая, что не смогла донести до читателей чувства автора, если они у не­ го были, или же по той, еще более пе­ чальной причине, что не было у него ни1 каких чувств. Все подлинные произведе­ ния искусства наполнены чувствами сво­ их создателей, как конденсатор электри­ ческим зарядом. Рассказывая о детях, Достоевский не употребит ни одного громкого слова, ка­ жется, будто нарочно подбирает самые обыкновенные, даже какие-то тусклые слова, а впечатление невероятное. Вся душа потрясается, когда читаешь о ре: бенке, запертом родителями в нехоро­ шей темной комнате, об Илюше Снеги­ реве или маленькой дочке постояльца Горшкова в «Бедных людях». Больно читать о них. Но ведь сначала- то больно стало не нам, а писателю До­ стоевскому. Пускай в действительности, которую он наблюдал много раз, не всё было так, как изображено в книге, пусть многое усилено, дорисовано, дополнено его воображением — не в этом дело’ Главное, что он представляет своих ге­ роев с беспредельной отчетливостью, ви­ дит их лучше, чем мы «ближайших род­ ственников своих». В его сознании тысячи живых, невы­ думанных судеб слились в новый отчет­ ливый образ — он видит рядом с собой маленькую дочку Горшкова, худенькую, с печальными глазами, он разглядел и ее лицо, и ее тряпичную заброшенную куклу, и ее больную мать, и ее отца и даже его старое истертое засаленное платье, — и страшная боль овладела им. Но как передать эту боль читателям.