Сибирские огни, 1959, № 10

стик, по которому ходят из центра города в Дзержинский район. Нака­ нуне ночью лил дождь, и земля не успела просохнуть. Василий устал. Его потянуло к воде освежиться, и, увидев неподалеку мысок, он направился к нему. Над мыском нависала выпиравшая из обрыва гранитная глыба. Обломки, давным-давно оторвавшиеся от нее и затянутые почти доверху рыжим илом, как раз и образовали мысок. На нем выросла трава, а года два или три назад, заброшенное сюда ветром, проклюнулось семя пла­ кучей ивы. Деревцо потянулось вверх, но встретилось с препятствием и. стало клониться, выбираясь к свету. Продолговатые листочки были мел­ кие, некрепкие, а кора бледной и ранимой. Только одна ветка вырвалась кверху, на простор, и зеленела буйно. Хотелось разломать, разбросать, глыбу, чтобы вся ива увидела солнце и, обогретая им, смело распрямилась. Весенняя мутная вода несла мимо клочья пены, прошлогодние бурые- листья, строительный мусор. Под ногами мягко и покорно колыхалась, сочная и какая-то самодовольная трава. Ни одной нету в небе звездочки, — пел Ваня, и Василий вместе с ним, потому что песня была продолжени­ ем его мыслей. Нету батюшки, ох, нету матушки, Только есть у меня мил-сердечный друг, Но и тот со мной не в любви живет. Василий умолк, и Ваня один повторил последнюю строчку. А потом; стало слышно как за окошком, на железный водоотлив упал сверху ко­ мок снега. — Ну, вот — заныли! — воскликнула Эмма.— Я думала у вас, как всегда, весело, а вы... Терпеть не могу грустных песен. В них что-то уни­ зительное. Жалости не выношу и не хочу, чтобы меня жалели. Кого жа­ леют, тот проиграл. Ну-ка, о чем-нибудь повеселее. Никто не поддержал ее, а Долинин повторил, словно раздумывая вслух: — Жалость, проигрыш... Горе проигравшего — счастливцу в ра­ дость... Просто и неумолимо. Лес рубят — щепки летят. А щепки и жа­ лость — к чему? Так? А надо бы иное. Чуть побольше жалости, чуть по­ больше доверия и немного, хотя бы немного любви. Особенно в женщи­ нах. Умение любить — талант не из последних. Сочувствие — тоже... Иные умеют... По-моему, — Кротова... Раньше не замечал, а теперь знаю: глаза у нее, взгляд — всю душу видишь... Так мне кажется. — Ерунда! — прервала Эмма. — Любовь, сочувствие, жалость — относительны, как и все на свете. Жалеть врага — преступление. Но даже такой случай: глупый птенец выпал из гнезда, сломал крылья. Жалко? Очень. А пользы? Лечить прикажете? А какая радость бескрылому? Отец мой говорил: «Счастье мало найти, надо его поймать, скрутить да в кар­ ман засунуть!» — и он был прав. Счастье — вот оно, да бескрылому им не овладеть. А возиться со слабыми, занятие не ко времени. Бесконеч­ ные войны, трудности коллективизации и пятилеток— где же тут равнять­ ся на слабых? Пуля отскочит от брони и врежется в дерево. И кто вино­ ват, что дерево мягкое? Слабый — пеняй на себя! Долинин угрюмо молчал. Василий шумно зашевелился в своем углу. — Слабого надо поднять!— возразил он, недовольный и Эммиными словами и тем, что она прервала Долинина, говорившего о Маше.— Силь­ ный должен тянуть слабого за собой, даже за шиворот, даже вопреки его желанию, если тот до такой степени слаб и труслив. Поднять! В общем, как в бою, как в атаке. Вы оба бросились в крайности, и зря. — Ах, как все, оказывается, просто! — это опять заговорила Эмма,.