Сибирские огни, 1959, № 10

мав так, он вдруг и сам почувствовал нестерпимую жажду — хоть гло­ ток, хоть каплю воды. Каплю! Голова разрывалась от боли, особенно на темени, по которому вскользь ударила пуля. Ночь, как назло, была душная. От накалившейся земли несло как от печки. — Пить... — хрипел тот, у входа. Его никто не знал. Он был, веро­ ятно, из соседнего батальона, наступавшего рядом. На фоне серого неба было видно, как Люба то и дело склонялась к нему, слышался ее шепот. Раненый метался в беспамятстве. — Плохо? — спросили из темноты. — Очень, — раздался тихий, как вздох, ответ. — Боюсь, что... — Эх, обезножили все... — проговорил сосед Василия. — Убираться отсюда надо... Между двух немецких траншей, как муха между ладонями.. А немцы не прихлопнут, сами перемрем. Наступление-то провалилось видать... Совсем рядом, у первой немецкой траншеи, все чаще вспыхивали ра­ кеты. Их неприятный зеленый свет забирался в промоину через узкий вы­ ход и сквозь листву орешника. Попытаюсь... Еще раз... — сказала Люба, и голос у нее хрипел,, почти как у того, который лежал у входа. Ракеты вспыхивали одна за другой. Воздух вспарывали автоматные очереди. Раненые всякий раз тревожно замирали: не в Любу ли? Как она там, в ночи, одна? Темень сгущалась, как всегда перед рассветом. Становилось прохлад­ но. Никто не спал. Молча ждали. Только у входа бормотал что-то, хрипел: безногий. Неожиданно донеслись новые неясные звуки. Сначала шорох. Потом звяк. Еще и еще раз. Металлом по металлу. — У меня гранаты... Сможешь кинуть, если что? — шепнул Василию сосед.— Не сдаваться же им... Но это была Люба. Она вползла в овражек с каким-то ящиком или бачком на спине. — Достала, — выдохнула санитарка и распласталась на земле, тя­ жело дыша. — Термос... с кофием... Никто ни о чем больше не спрашивал. Разве и так не ясно было, что термосы^с горячим кофе не растут в поле? Повстречался, видно, с Любой немецкий солдат, доставлявший на передовую завтрак. Все по очереди пили горьковатый напиток, а Люба опять склонилась над безногим. Светало. Перестали чертить небо ракеты, затихло, притаилось поле. Эта тишина не успокаивала, особенно потому, что рядом умирал человек. Свой. Советский. Люба заслонила его собой, но глаза ее и похудевшее за одну ночь лицо — они, как зеркало, в котором отражалась чуткая, отзывчивая на чужие страдания Любина душа. Василий смотрел на Любу и готов был закричать от своей и чужой боли, от раскаяния перед этой женщиной, которую позавчера обидел. А она вдруг оглянулась с отчаянием и упреком. Упреком кому? Быть может, судьбе, которая так жестока к умирающему. Но Василию казалось, что не судьбе, а ему, за позавчерашнее. Он попытался встать, объяснить, но вокруг загрохотало. Земля задрожала, как в ознобе. «Артподготовка! На­ ступление возобновляется!» — это было последнее, что осталось в памя­ ти от того утра... Сознание вернулось к нему лишь в госпитале. Он так и не узнал ни­ когда, что сталось с его товарищами, с ней, с Любой, не понимал, как эта женщина, до смешного трусившая, все-таки смогла сделать то, что сдела- 50