Сибирские огни, 1959, № 10

— Не брала я! Не надо мне! А Василий скованно смотрел все туда же: на часы в ее, Машином, че­ модане. Потом взглянул на нее и отвернулся, не вынеся полного муки, нестерпимо знакомого взгляда. Вышел, нелепо прижимая к боку пластин­ ки и позабыв на полу никому теперь, не интересный патефон. Маша, споткнувшись, недоуменно посмотрела на него, потом рухнула на кровать. Беззвучно, и оттого особенно жутко, захлебнулась в плаче. В комнату по-прежнему просачивался спокойный, усталый свет. Ша­ ры на спинках кровати мягко и тихо поблескивали. А полотно для кисета свалилось на пол вышитой стороной вниз, в пыль. 4 Всю ночь Василия беспокоил один и тот же сон. Вернее, даже не сон, а похожая на полуявь, полубред картина, подобная тем, которые мелька­ ли в ночных кошмарах, мучивших его в госпитале в первые дни после ранения. Только эта была отчетливее, ярче. Василий дважды просыпался и дважды видел все сначала: глубокая, узкая промоина, над которой, точно скаты зеленой крыши, нависли вет­ ви густого орешника. У самого входа, освещенная солнцем женщина в порванной на плечах гимнастерке, а за нею кто-то почти бесформенный — живой обрубок вместо человека. Женщина заслонила его собой, что­ бы никто не увидел раненого, но глаза ее, большие карие глаза, подобны зеркалу — в них отражаются страдания умирающего, точно женщина и он — одно и то же. Потом она оборачивается, и взгляд у нее — отчаяв­ шийся, полный боли и упрека: упрека ему, Василию. Не выдержав взгля­ да, он силился заговорить и... просыпался. Утром он встал разбитый. Ваня Зотов ходил вокруг Василия, ловя случай, чтобы услужить. — Тебе ничего не надо? Ты не болен? Или, может быть, что с Ма­ шей? Кажется, мы никого из них не обидели, — говорил он. — Вот всег­ да так как-то получается. Думаешь одно, а на деле выходит совсем дру­ гое. Хочешь — нет, ты только мигни! — и я пойду и сам извинюсь, если что из-за меня. Василий горячим больным взглядом следил за его беготней, слышал его слова, но все это производило на него такое впечатление, как будто видел и слышал не он, а другой, посторонний человек. «Надо бы сказать Ване, что дело не в патефоне, пусть не переживает понапрасну. Да, да, сказать... Обязательно успокоить и вообще...» — мысли тоже были точно не свои. Только полусон-полуявь, а потом слова Маши: «Не брала я! Не надо мне» — это было свое, впившееся в мозг. И еще взгляд, отчаявший­ ся, полный боли и упрека, совсем такой, как у той женщины из сна. Ва­ силий лишь теперь понял, почему Машины глаза казались ему удивитель­ но знакомыми. Он видел раньше, нет, не эти, а другие, но очень похожие глаза... Глаза женщины, которая вспомнилась сегодня ночью. ...Это было в сорок третьем на Западном фронте. В роту, где служил Василий, прислали санитарку Любу. Она была веселая и красивая. Но во время редких артналетов менялась. С вытянувшимся от страха бледным лицом Люба забиралась, точно мышь, в темный угол блиндажа, и ника­ кие уговоры не могли ее заставить уйти оттуда. Рота была хорошо защи­ щена глубокими траншеями и прочными блиндажами, однако и это не придавало Любе храбрости. Солдаты говорили о ней кто со смехом, кто с презрением — какой толк от такой санитарки в бою. А Василий однажды / все высказал ей в лицо, высказал зло, грубо. Она не защищалась. Толь­ ко лицо ее еще больше побледнело, вытянулось и казалось совсем некра­ сивым.