Сибирские огни, 1959, № 10

говорил высокие патриотические речи и был уверен, что совершу героиче­ ские подвиги. Так думали все или почти все. А потом—отступление, иног­ да просто бегство. Были такие, что стояли до последнего. А немало и та­ ких, которые не умели смотреть смерти в глаза и все равно гибли. От на­ шего полка после десяти суток отступления осталось тридцать человек. Вскоре меня ранило, я почти полгода провалялся в госпитале, потом был в запасном полку. На фронт попал в конце сорок второго, когда шли бои под Сталинградом. На передовую я возвращался со страхом, и другие то­ же, не скрывая, говорили, что боятся, и не клялись, что совершат героиче­ ский подвиг. Это были такие же рабочие, такие же колхозники, как и те, вместе с которыми я воевал год назад, и боялись они не меньше тех, бегав­ ших год назад. Но было и отличие: они научились страх побеждать. На­ учился этому, в конце концов, и я. Бои были жестокие, пожалуй, постраш­ нее тех, что в сорок первом. А люди воевали, умея нанести урон врагу и сохранить себя. Но и в это время не все вели себя одинаково. Кто-то прос­ то тянул тяжелую фронтовую лямку. А кто-то оказывался способным на подвиг. Это были обыкновенные с виду люди, как я и мои товарищи, и это поражало больше всего. Почему они способны, а другие нет? Что такое есть в них, чего нет у меня? Почему сейчас, в сорок втором и сорок треть­ ем, все стало иным, чем было год-полтора назад? Опыт, школа войны? Бесспорно. Однако мне хотелось понять, что же такое произошло в созна­ нии, в психике, что в человеке переменилось? Как все объяснить?.. Но гла­ вное, я стал думать, что если бы мы — я и все мои товарищи — к началу войны были такими, какими стали через год,— сколько миллионов жизней было бы сохранено. Сколько сотен километров нашей территории не при­ шлось бы потом отвоевывать. Вот тогда я и понял, что должен стать учи­ телем не для того, чтобы походить на Макаренко. Знаний для борьбы ма­ ло. Нужно уметь ненавидеть и любить, терпеть и сдерживаться. В общем —воспитание чувств и навыков. Воспитание не слепое, а осознанное. Мне захотелось до конца разобраться в том, что такое человеческое чувство, психика. Понять, чтобы изменять. — Вы поймете, я верю! — воскликнула Маша и, смущенная, умолкла. — Правда? — обрадованно подхватил Василий. — И вы < поможете мне? Чувства — это ведь не постороннее, это и наше, то, что в нас самих. И самое сложное, наверное, разобраться в собственной душе, сначала в себе, потом легче и в других. Я после демобилизации работал в вечерней школе, литературу' преподавал. Когда тебя слушают, и ты сам видишь, что делаешь настоящее дело — с этим ничто не сравнится. А только все время у меня в голове вертелось: не так надо. А как — не знал. Вот и по­ дался в студенты... Завидую вам: моложе, а работать станете раньше, че­ рез полтора года... Вас радует, что уже скоро? — Оч-чень! — промолвила Маша и вздохнула. — Только все вправду сложно иногда... Она затихла, даже поскрипывание снега под ее ногами стало почти неслышным. А Василий почувствовал себя рядом с нею небывало силь­ ным. Ему хотелось взять ее на руки и, прижав к сердцу, нести, нести дале­ ко, через кружевные заросли акации, по улице, расписанной цветными узорами света. Но он не сделал того, о чем затаенно думал. Наоборот, он незаметно отстранился, боясь обидеть Машу даже мимолетным прикосно­ вением локтя. Они спустились вниз, к Звездной площади. Снег на ней был желтым, особенно вокруг фонарей и возле ярко освещенных витрин универмага, на­ против которого возвышалась колоннада института. Желтыми были окна в институте, круглый, как луна, циферблат электрических часов над авто­ бусной остановкой. — Лишь половина седьмого... — с надеждой произнес Василий. — Уже? — удивилась Маша.