Сибирские огни, 1959, № 10

Город сокровищницей лежал перед ними и принадлежал им двоим — ему и Маше. Василий шел рядом с девушкой и говорил, говорил, сам удивляясь тому, как легко и просто ему сегодня. Он уже не помнил, о чем была речь Еначале. Осталось только чувство огромного доверия, с которым он го­ ворил, а Маша слушала. Когда я о жизни думаю, у меня всегда перед глазами дорога в го­ рах. Все вверх, вверх, и то, что сейчас кажется путнику высоким, смот­ ришь позади, внизу осталось, а впереди — новая высота. Вот в школе, тогда думалось: аттестат за десятилетку — какое это счастье! А окончил школу, и все иначе: что аттестат, вот диплом институтский. Потом война, фронт, и стало ясно: раньше была просто игра, тренировка тела и мозга. А главное началось теперь, когда дорогу прорубать, прошибать надо. И мечталось: скорее бы закончить, довоевать, победить. Демобилизовали по ранению, но и в тылу тот же фронт, скорее бы победа, а там и отдохнем. Теперь вот война позади и яснее ясного: шалишь, брат, теперь-то и рва­ нуться вверх! Такую преграду свалили! Правда, как-то так получается, что всегда в пути и в то же время всегда на старте. По-моему хорошо, когда так... — Оч-чень! — воскликнула Маша, выделяя звук «ч». — Оч-чень! И это звучало похвалой не только его словам, но и прогулке, и мороз­ ной тишине раннего декабрьского вечера, и бесчисленным самоцветам, ко­ торые сияли там, внизу. Вы любите учительскую работу? — спросил Василий, приостанав­ ливаясь. В голосе его появились напряженные, почти ревнивые нотки, и Маша поняла: для самого Василия этот вопрос решен бесповоротно, и, ко­ нечно же, любой ответ, кроме твердого «да», не удовлетворит его. Она и хотела уже ответить утвердительно, но в последнее мгновенье почувство­ вала, что не может сделать так. Маша попыталась представить себя учи­ тельницей, но вместо этого увидела две светлые комнаты — одна для нее, другая для матери с братом, маленький столик, за которым в зимние ве­ чера хорошо готовиться к урокам или проверять тетради, школу через до­ рогу, за окном. Воображение рисовало ей каждый коврик и вышивку на стене, которые она повесит в своей будущей, учительской, квартире, узоры на занавесках. Но когда она старалась представить учеников, перед нею вместо них возникала мать, не по годам состарившаяся от горя и нехва­ ток, и брат Вовка. Василий ждал ее ответа. — Не знаю, — тихо заговорила Маша. — Как-то не определилось еще у меня и все смутно... Но я очень хочу полюбить и, наверное, смогу, пото­ му что когда сейчас вообще об учениках думаешь — это одно. А если уви­ дишь перед собой живых ребят — это совсем другое. Они такие же, как мой брат Вовка, и у каждого семья, мать, у которой сердце изболится, слу­ чись с сыном или дочерью что-нибудь неладное... — Что ж, вы правы, пожалуй, — задумчиво сказал Василий. — Лю­ бить дело, которое плохо или вовсе не знаешь, трудно. Вот если раньше, до войны, тогда мне, например, очень хотелось стать, как Макаренко. Учить, воспитывать, а потом, может быть, написать об этом... Вроде и с полным сознанием, а только по-детски как-то, подражательно. Все реши­ лось на войне... Василий пристально посмотрел на двух парней, шумно разминувших­ ся с ними, на задернутые занавески в окнах дома, мимо которого шел, на огни города внизу. — Да, все решилось окончательно на войне. Помните сорок первый год, июнь... Митинги, толпы добровольцев! Стремление скорее в бой... Я пережил все это сам и на фронт пошел добровольцем. Очень боялся, что пока мой год призовут, война окончится. Мечтал дорваться до фашистов,