Сибирские огни, 1959, № 10

«Во время работы, — писал он, — я, как и большинство писателей, произно­ шу фразы вслух. Те, кто не делает это­ го, пусть делают. Стыдно перед домаш­ ними бывает только первое время, — до­ машние привыкают. Думаю, что произне­ сение фраз вслух составляет существен­ ную часть работы и весьма деликатную... Все в том, чьим голосом произносятся фразы, — 'своим авторским..., или голо­ сом персонажей, в которых вы (через жесты, галлюцинации) переселяетесь и одновременно слушаете их сторонним ухом (критик)». Если мы попытаемся представить пи­ сателя за работой, то обязательно вооб­ разим его за письменным столом. Он сидит и пишет. Что же ему еще делать, если он писатель? Мы судим по своему опыту. Ведь и мы кое-что сочиняли. Однако наш опыт не является настоящим полноценным опытом. У нас ни разу не появлялось желание вскочить из-за стола, побежать по комнате, заломить руки, заговорить «не своим голосом». Мы умеем писать, но не умеем делать другое, в тысячу раз более важное дело — представлять сво­ их героев. Конечно, если мы заглянем через за­ мочную скважину к иному пишущему, так только одно и увидим — согнутую спину, и только одно услышим — скрип пера. Но ведь это не настоящий писа­ тель. Это как раз и есть тот слепой, что пишет для зрячих. Мы удивлялись тому, что писатель вдруг стал одним из своих героев, и ска­ зали, что это незнакомо нам. Однако это не совсем так. Элементы подобного перевоплощения мы можем найти и в своем поведении. Частенько мы повторяем движения и жесты героев романа, который читаем, особенно если эти движения не удается представить сразу. Стоит нам только задуматься о каком- то человеке, живом или выдуманном, представить себя на его месте, как мы уже начинаем повторять его движения, и тем лучше поймем, тем ярче предста­ вим себя в его положении, чем отчетли­ вее и энергичнее повторим каждый его жест, каждое его слово. Нет ничего легче, как придумать для своих героев эффектные жесты и звон­ кие фразы. Однако все это нуждается в проверке. Фразы, которые только что ка­ зались такими ловкими и удобными, оказывается, невозможно произнести, они звучат фальшиво, неестественно. Мы выдумали для своих героев красивые движения, но вдруг оказалось, что дви­ гаться так, как мы придумали, тоже не­ возможно. На занятиях в Литературном инсти­ туте им. Горького студент читал свою пьесу. Тяжелораненый летчик произно­ сил речь, «украшенную троекратными повторами и прочими риторическими красотами. Руководитель и студенты усомнились в естественности сцены, но автор упорствовал. Тогда был сделан не­ сколько необычный эксперимент — то­ варищи привели автора в положение, максимально приближенное к тому, в ко­ тором находился его герой, и заставили читать монолог... Автор, очень бойко чи­ тавший монолог стоя на кафедре..., бу­ дучи приведен в горизонтальное положе­ ние и лишен возможности размахивать руками, сразу же стал спотыкаться на каждом слове и быстро признал себя по­ бежденным». (Александр Крон. Заметки о языке сценического произведения. «Молодая гвардия», 1957, № 3). Этот студент, очевидно, не видел своего героя и, конечно, ни в малейшей степени не перевоплощался в него. Это товарищи заставили его не то что пере­ воплотиться, но хотя бы только чуть- чуть войти в положение героя. Перевоплотиться — это означает не только назвать себя своим героем, не только вообразить себя на его месте, но еще (и это самое важное) совершить в какой-то мере каждое его действие, жить его жизнью. Писатель не является только рассказ­ чиком. Он еще и активный участник во всех событиях, которые изображает. Это звучит странно, но в известном смысле это именно так. У Флобера были настоящие, невыду­ манные признаки отравления, когда его героиня приняла яд, А. Н. Толстой бы­ вал разбит, когда умирали иные его ге­ рои. Все эти явления нельзя рассматривать как случайность. Нельзя думать, что если так случилось с Флобером, то со­ всем не обязательно, чтобы так же про­ изошло с нами. Мы говорим о законо­ мерностях, которым подчиняется писа­ тель. Так обязательно случится с каж­ дым, кто так же ярко и отчетливо, как Флобер или А. Н. Толстой, представит себя на месте своих героев. Все эти ощущения автора есть мера яркости, интенсивности его образного ви­ дения. Если автор не болел вместе со своими героями, не ощутил физически каждое их движение, их радости, болез­ ни, страдания, смерть, то нельзя гово­ рить, что он видел их. Ничего он не ви­ дел. Он только придумал своих героев, рассчитал, какими они, по его мнению, должны быть, но не был ими. Писатель перевоплощался в своих ге­ роев, и как же теперь сказать, что он только рассказчик, что он далек от опи­ санных событий? Они приняли яд, а он болел, они умирали, а он был разбит, «будто и взаправду пережил смерть», он проверил на себе каждое их чувство, каждое движение, каждое слово. Иногда он бывает ближе к изображенным им со­ бытиям, чем живые участники этих со­ бытий.