Сибирские огни, 1959, № 10

это просто — изувечиться, погибнуть, и впервые, кажется, по-настоящему поверила, что бывают на свете несчастья, что несчастье может случиться и с нею тоже... Онежка никогда не мечтала о чем-то необыкновенном — о необык­ новенных путешествиях, о необыкновенной, никому больше недоступ­ ной любви, о каком-то великом счастье, не требовала в жизни ничего большого и значительного, была скромной и самой обычной и была уверена, что и жизнь поэтому не имеет никакого права приносить ей обиды. Она никогда ни одним словом не оскорбила жизнь. Если при ней говорил кто-то: «Пропади все пропадом!», «Какая это к черту жизнь!», если заходила речь о чьем-то самоубийстве — ей даже присутствие при таком разговоре было тяжким, она старалась поскорее уйти прочь, не слышать этих слов, не видеть человека, который их произносит. В большом ли, в малом ли — все равно, она одинаково верила не в худшее, а в лучшее. Говорили о войне — она верила, что войны не будет единственно потому, что ее не должно быть; говорили о чьей-то бо­ лезни — она была убеждена, что больной человек обязательно выздорове­ ет; если она неважно знала материал, когда шла на экзамен — верила, что не провалится; если у нее не было билета в кино •— что ей удастся купить билет с рук перед самым началом сеанса. Случалось, Онежка все-таки проваливалась на экзаменах, и билет в кино тоже не всегда удавалось купить — это ее удивляло, но не рас­ страивало, вызывало грусть — но ненадолго, и винила она себя же. Никогда Онежка не говорила плохо о людях. Ото всех она всегда ожидала только хорошего для себя, была даже убеждена, что все долж­ ны ее любить. Встречаться с плохими людьми, иметь с ними какие-то дела — это тоже несчастье, а любое несчастье ей претило, было чьим- то, но не ее. Но вот она впервые почувствовала себя большой и сильной, она за­ просто перенеслась куда-то вперед, чтобы поглядеть на будущие поко­ ления лиственниц, впервые подумала, что, может быть, и ей предстоит что-то такое открыть еще неизвестное в этом мире. И что же? Жизнь сейчас же отомстила за эти мечты, привела на самый край бездны, испугала. Когда Онежка вернется в лагерь, разве кто-нибудь догадается, уз­ нает о том, что с ней случилось? Переживет хоть частицу того, что пе­ режила она? Ничуть не бывало. Вот если бы Онежка рассказала обо всем, разревелась, изругала Риту за то, что та осталась в лагере, а не пошла с ней в этот маршрут, надулась на Рязанцева, потому что он только и делает, что лежит в палатке и пялит на всех глаза, обидела бы Доктора медицины просто так, ни за что, и тоже просто так сказала что- нибудь злое Челкашу — вот тогда все они поняли бы: что-то с ней случи­ лось, проявили бы к ней заботу, внимание, соболезнование, даже — ува­ жение. Но Онежка промолчит, никого не испугает своей чуть-чуть не со­ стоявшейся смертью и никто-никто не обратит на нее ни малейшего вни­ мания, не пожалеет и не поймет как раз тогда, когда она страдает от того, что ей необходимы и внимание, и жалость, и понимание, и ласка — все добрые человеческие чувства, сколько их есть на свете. Вот награда за скромность: одиночество... А ведь она думала, что чем скромнее она будет, тем лучше не только для других — и для нее тоже. Больше всех обижена была Онежка на Лопарева: он послал ее в этот страшный туман. Он где-то здесь сейчас в горах, может быть, сов­ сем близко и, если бы захотел, мог бы ее найти и увидеть всю в слезах,