Сибирские огни, 1959, № 10

А — нет! Ей вовсе не смешно. Глядит вокруг несмело. И даже стыдно в этот миг чуть-чуть Феклуше, словно перед рабочими людьми она во всем виновна. И в том, что плановик с бруском сидит в такую пору, когда б ему своим путем идти с утра в контору. И в том, что медленно село, не так, как нужно бы, росло, и в тодо, что время подошло косить вон в той ложбинке, а сил не хватит — тяжело! — и в том, что бригадира лоб изрезали морщинки... «...Ты уезжала из села, а их душа сюда вела...» Выходит так, что в трудный год, стремясь туда, где легче, свалила груз своих забот с себя на чьи-то плечи. А ведь случалось с ней: печаль когтистой лапкой тронет, и вот глядит Феклуша вдаль, прижав к лицу ладони, стоит подолгу у окна. Пройдет знакомый, скажет: — Грустишь? В селе сейчас весна. Читал в газетах: пашут. И резче под глазами тень, гнетет тоска глухая, как будто р этот светлый день чего-то не хватает. Чего? — Не спросишь у людей. И думалось порою, что не хватает рощи ей над сонною рекою, черемух в пенистом цвету, девчат, что за гармошкой тихонько с песнями бредут знакомою дорожкой,