Сибирские огни, 1959, № 1
дым по реке кровавой, вздыхал человек со скрещенными на груди рука ми, видя с крепостных стен огненное море и гибель свою; «За русь свя тую! —• на Куликово поле!», «За царя и отечество! — на злого ворога!», «Долой! Долой!» — «Вставай, подымайся, рабочий народ! — на Прес ню!», «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног, нам не нужно златого кумира, ненавистен нам царский чертог!» И вот уже огни над Волховом, новые песни с Днепра, отблески Куз нецких домен! «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!..» И, шелестя шелком, глухо стукая древками, падают к подножью М ав золея знамена со свастикой. «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь...» Нет, неправда, что Михаил Пухарев никогда не бывал здесь! Не из этого ли всего, собранного по капельке, сделана душа русского челове-г ка? И его душа, советского инженера с далекой сибирской шахты?! * * * До начала заседания оставалось минут сорок. Михаил кинулся ос матривать бывшие царские терема и там, в Грановитой палате, увидел молодого человека, который что-то срисовывал в блокнот-, что-то запи сывал. Ничем он особенно не выделялся среди многих других участни ков совещания: темно-коричневый костюм, желтые, на микропористой подошве, ботинки, каштановые, немного вьющиеся волосы — парень как парень! Ну, хорошо сложен, всего в меру — и уверенности, и достоин* ства, и той простоты, которая украшает человека. Но что же, все-таки, поразило Михаила Терентьевича? Он бродил по теремам, ломая голову, и вдруг чуть ли не вскрикнул, найдя объяснение: «Мысль!» Дума поразила его, которой был занят па* рень! Очевидно, бывает так: когда думы большие, когда им тесно в голо ве, когда в груди не умещаются чувства — как бы человек ни старался их скрыть от окружающих, они воплощаются в какой-то не очень ясный, но волнующий образ и начинают жить опять же в самом человеке. Во площением их атановится весь человек вместе с лицом и одеждой, со взглядами и жестами! По крайней мере, Пухареву так показалось в то время. Чтобы проверить себя, он тут же вернулся назад, но в Грановитой палате никого уже не было. Поднялся в царские покои — пусто. Обо-* шел Георгиевский зал, вглядываясь в лица, да где там найти, столько народу! Он думал о парне даж е тогда, когда слушал выступление Секретаря Центрального Комитета партии. Простые человеческие слова ложились ему прямо на сердце. И как раз они-то и не давали Михаилу забыть ми молетную встречу там, под древними сводами, хранящими предания русской земли. Все было обычным. Седой пожилой человек стоял за го сударственной трибуной и говорил, сопровождая речь жестами правой руки. Море света. Вдохновенные лица. Живой блеск глаз, устремленных в сторону президиума. Вот оратор повернулся вполоборота туда, где сидели руководители партии и правительства, и попросил подтвердить правильность своих слов. Он советовал и советовался. Пухареву виднелась большая семья, та семья, в которой он жил в раннем детстве. Помнится, все старшие собрались за большим дубовым столом и дедушка толковал: — Не гоже так-то! В семье жить и телом, и душой нужно. Все мы хозяева, все одинаково наше... Думалось и думалось, и вспоминалось прожитое...
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2