Сибирские огни, 1959, № 1

вала всю себя, а о том, что она наивна до глупости, можно было лишь, догадываться. Со словами: «Мой обычай», Ростислав извлек из бокового кармана непомерно длинного вишневого пиджака бутылку водки и поставил ее на стол, сказав: «Детское». — А это для дам... Южнобережный, напиток богов!.. Разгрузившись от водки и вина, от каких-то сверточков, пакетиков, поэт стал еще тоньше и будто выше ростом. — Д а что вы! Д а что вы! — приговаривала Тоня, всплескивая ру­ ками и краснея до слез. Ада, привыкшая, очевидно, к восхищенным мужским взглядам, ка ­ призно косилась на Михаила Терентьевича, не обращающего на нее вни­ мания. Но сердилась она по-особенному. Весь вид ее говорил; «Нет, врешь, я пркорю тебя!» Когда же Пухарев подал оброненный ею носо­ вой платочек, состоящий из одних кружев, она улыбнулась... нет, она не улыбнулась, потому что до этого без конца улыбалась, — она сыграла что-то лицом. «Черт, не женщина!» — подумал Пухарев, беспокоясь о том, как бы не заметили ее взгляда другие. Но было поздно: Тоня без нуж­ ды уже глядела в окно, Иван Григорьев опустил взгляд к столу, а Р о ­ стислав предупреждающе кашлянул. «Нахал!» — чуть не сказал вслух Пухарев, вдруг затаив злобу и на Ростислава, и на Аду. Развязность Вершинина росла с каждым глотком вина. Бесцере­ монно перебивая разговор других, он брезгливо морщил лицо, отмахи­ вался сухой кистью руки, бросал непонятное слово «бадяга». В конце концов показал «фокус»: выпил водку, взяв рюмку со стола за край зу ­ бами. Ада взвизгнула, сказав: «С ума сошел!» Тоня удивилась явно для приличия. Иван Семенович взглядом попросил извинения у Пухарева. Михаил Терентьевич понял его и, вздохнув, промолвил: «бодяга», выделяя букву «о», вкладывая в слово смысл «сорная трава», Дальш е — больше Пухарев убеждался, что перед ним обыкновен­ ный дурень-бездельник. Он быстро сочинил его биографию. Какие-то состоятельные папа и мама сумели родить лишь этот хи­ лый плод, отравив тем самым жизнь всем окружающим. Золотушному чаду с пеленок пророчили гениальность. Умиленно называли его «Ро- стик», а смышленая дворовая детвора через черточку добавила: «Хво­ стик». Сначала мальчишки звали его Ростик-хвостик, а затем просто Хвостик. С носом, выпачканным вишневым вареньем, с бантиком у гор­ ла, в узких штанишках, поддерживаемых лямочками, «хвостик» пришел в школу. В школе он лгал, курил, играл в расшибалку. В институт был принят по папиной протекции. Ничего не поняв из учения, решил, что все нужно приспособить себе, все неудобное отвергать — пусть переделыва­ ют другие. Прочитав несколько отрывков из своей последней книги «Звездные тропы», Вершинин ждал похвалы. Пухарев сказал: — Далеко от жизни.... — То есть? — спросил его Ростислав, глядя в сторону. Пухарев решил бить сильным ударом: — То есть клевета на нее!.. — То есть? — изогнулся Вершинин. — Клевета на жизнь, — повторил Пухарев. — Что ты?! — воскликнул Ростислав, бросая презрительный взгляд на Пухарева. В бело-серых глазах его была злоба, в глазах Михаила Терентьевича — злая усмешка. Тут Пухареву вспомнились цепная собака, рыжий ее хозяин, и вся