Сибирские огни, 1959, № 1

сердцу, на ней замешана ее горячая кровь. Нет без воды рыбы, нет пти­ цы без воздуха, а шорской души нет без тайги. — Скорее всего, меня не мать родила, — шутила иногда Зоя Нико­ лаевна, — а тайга. Глаза она мне сделала из сосновой коры, когда на нее падал закат; волосы у ночи взяла-, сердце у важенки1. Потом положила в меня по капельке от каждой травинки, от каждого дерева, немного ветра, немного воды, немного шума и Тишины... Сначала Александру Макаровичу казалось странным, когда Зоя вдруг уводила его в тайгу. Чаще это совпадало со сменой времен года: весны, лета, осени. Становилась Зоя необычайно ласковой, кроткой и не­ понятной. Заведет в самую глушь, где вдали от человека спокойно живут звери и птицы, и молчит. А потом запоет вдруг свои диковатые песни... А как возмущалась она, читая рудничную газету о том, что «тайга отступает под взмахами топора, со стоном падают кедры, и ошалело раз­ бегаются звери...». — Прямо дикари какие-то! Саша, неужели они не понимают, неуже­ ли им не жалко?! Тайга добрая, тайга друг наш! Зачем о ней, как о вра­ ге говорят?! Я слышала — гору Венец взрывать собираются. Я не дам. Я буду стрелять, Саша!.. ...В тот же день к вечеру Пухарев с Кусургашевым доехали до шор­ ского улуса Сыр-Даш, а утром следующего дня были уже на месте. Между правым берегом Усы и левым Томи, берегами высокими и почти отвесными, простиралась большая ровная площадь, поросшая ку­ старниками и редкими осинами да березами — нескладными, почти даже уродливыми. Глядя на них, Кусургашев все цокал языком да покачивал головой. Но не потому сокрушался старый охотник, что вырождались, гибли деревья, а попросту не мог понять, как это на болоте, на трясине, куда в летнее время не решится ступить сохатый, люди будут строить город, рудник! — Нельзя! — говорил он Пухареву. — Дома потонут, люди пото­ нут. Вода с гор пойдет — беда случится! — Нужно строить! — возражал инженер, еще не представляя всех опасностей и» бед, которые готовил строителям таежный край. Он лишь досадовал, что задерживается проект, что в министерстве берутся за гид­ родобычу без огонька. В своих мыслях и думах Михаил Терентьевич так связал воедино Настю и Междуречье, что явственно ощутил эту женщину рядом с собой, когда, спешившись, они с Кусургашевым пристроились на поваленной старой березе, чтобы покурить. ф Был полдень того особенного дня, в который весна окончательно одолевает зиму. На девственно чистом таежном снегу нестерпимо голу­ бели, розовели, мерцали блестки. Навстречу уже жаркому, золотисто­ медовому солнышку распрямлялся молодой рябинник и черемушник, вы­ свобождаясь из-под сугробов и наполняя неподвижный воздух полынным запахом пробужденного сока — этой извечно прохладной, но буйной дре­ весной крови. Чадили сине-зеленым дымком папироса Пухарева и ' з а ­ мысловатая, какая-то волшебная кусургашевская трубка. Курилась, дыми­ лась на взгорьях окрестная тайга. Пухареву казалось, что и тайга дума­ ет ту же думушку о женщине с зеленоватыми глазами, чем-то напоми­ нающей вот этот вешний денек... После Колыхалова и Зои Николаевны, Кусургашев был третьим че­ ловеком, остро переживающим трудную любовь Михаила Терентьевича. Уважая Колмыкова, он вместе с этим, как только мог, недружелюбно от­ носился к Насте, неумело старался уронить ее в глазах Пухарева. «Шай- тан-баба, рысь-баба. Гляди, инженер, горло перекусит!» 1 Самка оленя. 4. «С иб ир ски е о гни» № 1.