Сибирские огни, 1959, № 1

вила, чтоб руки развязать себе?.. Неудивительно. Сережка — вылитый мой портрет был. Значит, она не могла любить его, если я опостылел!.. Зачем ты это сделала, змея подколодная?! Мне бы отдала его! Мой он,, зеница моя!.. Сереженька!..» Из глаз, набухших, налитых краснотой, скатываются по впавшим вискам крупные мутные слезы. Не спит Анастасия Арсентьевна. Слушает всхлипывания Мирона. Почти физически она ощущает мокроту обрюзгшего лица его. В сердце борются отвращение к мужу и жалость к человеку. — Чего ты расквасился, Мирон? Спать мешаешь! — Сережку вспомнил. — Спал бы... — Мочи нету, Настасья... — Которую бутылку опорожнил нынче? — Кто ее знает, которую? Не считал!.. — Должно быть, третью... Страшно даже!.. — А пошто не остановила меня? — Остановишь... — Не хочешь. Вот что! Погибели желаешь! Мало тебе — Сережку с бела света сжила? Мало? — Оглупел ты совсем с водки... — Д ля хромоногого тебе все нипочем, распутница!.. Начинается грань, за которой непременно последует скандал. При­ кусив губу, Настя молчит. Ее руки скручивают жгутом уголок простыни. Слово «любовь» для Мирона Колмыкова было — до размолвки с женой — пустым звуком, означало оно — вместе спать, жить под одной кровлей, вместе есть. Разве мог он подумать, что любовь причиняет не­ выносимые страданья, нечеловеческую злобу? Нет.' А теперь все это сли­ лось воедино и обрушилось на него. Будто пелену какую-то сняли с неп> и внутри и снаружи: оголили саднящее и кипятком на него плеснули! Если начать перелистывать страницы жизни Мирона, то где-то лет­ ним утром — пасмурным, мглистым — увидишь его едущим с поля на возу сена, а рядом с ним краснощекую молодую вдову Лукерью с нагло­ ватыми серыми глазами, с подвижными, налитыми кровью губами. Ехали часа полтора необъезженной лесной дорогой среди густых елей и можж е­ вельника. МОЛОДОЙ, С ПерВЫМ ПуШКОМ ПОД ШИРОКИМ НОСОМ, МироН ИЗО' всех сил старался смотреть мимо груди Лукерьи, нарочно обнаженной до- половины, мимо ее круглых, с ямочками, колен, содрогаясь от предчувст­ вия сладкой беды. Всю дорогу извивалась на сене Лукерья, а потом на­ катилась на вытянутые Мироновы ноги и подставила рот для поцелуя, словно просила пить... Не помнит Мирон, как спрыгнул с воза, и, ошалелый, убежал в лес. Теперь точно такой же мерзкой и наглой, вроде Лукерьи, представ­ лялась ему Настя в своих отношениях с Михаилом Пухаревым. — Не видитесь... Из дома не выходишь! — корил он жену. — А мно­ го ли для... этого время надо!.. Синяя ночь глядела в зеленоватые глаза Насти, полные слез. Как уйти от любви к Пухареву, от безысходного горя? Кругом все отравлено,, горько, даж е неинтересно жить. . Поймет ли ее Калистрат Кондратьевич Дубов и что посоветует?.. ГЛАВА 2 Михаил Терентьевич очнулся от прикосновения к его голове руки дочери. — Ты почему на диване спишь? — спросила Райка. — На меня обиделся?