Сибирские огни, 1959, № 1

землю!» — сказал про себя Пухарев, сидя в одиночестве на диване без огня, в бледных сумерках зимнего вечера, с погасшей папиросой в руке... Тридцать девять лет жизни промелькнуло в трудах и заботах. Он едва помнит девочку Мотю Серову, в которую влюбился в детстве, а вме­ сте с ней — недотрогой в коротеньком синем платьице, с длинными нога­ ми в ссадинах, комариных укусах — проплыли перед глазами желтый от цветов овражек, березовый перелесок, отделяющий деревню, в которой жил Пухарев, от деревни Березки, где стоял бревенчатый дом, а в нем жила та девочка Мотя. ...Потом жена — Мотя — тихая, добрая, боявшаяся грозы, но отваж ­ ная партизанка. Ее схоронили в поле под одиноким дубом. Был вьюж­ ный морозный день. Взяв с рук Михаила Райку, командир отряда Гаев пошел впереди бойцов, с трудом прокладывая путь большими подшиты­ ми валенками. Поглядев, как снежок присыпает, белит коричневые куски свежей глины, Пухарев охнул и принялся методически стучать лбом в шершавый ствол дуба... После войны он побывал в тех местах, где схоронил жену, летом, в августе. Дуб и молодые побеги от него стояли среди зреющей пшеницы. Могильный холмик сровнялся с землей, нераспаханный островок во­ круг дерева порос буйными травами. Быстро-быстро, раздвигая руками колосья, впритруску спешил к Михаилу колхозный сторож, выкрикивая на ходу: —• Ты что, ты что, дьявол тебя дери, хлеба-то топчешь! — И подбе­ жав , тряся легкими белыми портками на полусогнутых старческих ногах, накинулся на чужого человека: —- Куда тебя нечистый занес? Чего, спра­ шивается, потерял тут человек? Д а ить за это, ядреный корень, не поздо­ ровится! Аль не тебе говорят? — прикрикнул он еще громче, видя, что чу­ жой человек не обращает на него внимания. — Это сейчас я со свистком только, а то и ружье беру — вон оно, в борозде! Пальну — и делу ко­ нец. У меня, брат, права такие. Слышишь?! — Дедушка, здесь могила была... — упавшим голосом произнес Пухарев, не то спрашивая, не то утверждая. — Знамо дело была, да распахали! — Старик покрутил головой, словно кого поискал глазами в бескрайнем пшеничном море, и кому-то погрозил коричневым кулачком. — У-у! Толстолобый черт! Прошка ее распахал. Говорил я ему, оболтусу: мотри, не тронь. А он, чай, на кралю свою загляделся и махнул, чертолом, напрямую! — И вдруг рассердился еще пуще: — А тебе-то что? — он шагнул к Михаилу. — Убирайся, пока свисток не подал! Переговаривались перепела, лопотали дубовые листья, с присвистом дышал старик. В облачках, сияющих белизной в васильковом небе, Пу- хареву виднелся вьюжный день похорон... Потом с колхозным сторожем, дедом Остапом, они привезли от реки большой камень и утвердили его на месте могилы. На оструганной до­ щечке была написана эпитафия о партизанке-разведчице. Дощечку об­ рамили и-застеклили, а девчата из полеводческой бригады имени Моти Пухаревой прибили ее к стволу дуба. Девчата погрустили немного, — пока не положили на могилу буке­ ты полевых цветов и не отошли к дороге. А через несколько минут до слуха Михаила и деда Остапа, стоявших с преклоненными головами пе­ ред могилой, долетела веселая песня.. Он, конечно, не «жалел» Мотю, а любил ее в свое время изо всех человеческих сил первой светлой любовью, и, тем не менее, та любовь бы­ ла проще, легче, доступнее, чем любовь к Насте. Настя для него больнее, горше и просторнее, как полынная степь, она — одно сплошное борение. Были когда-то, может быть, очень светлые минуты, проведенные с ней, но они не могли каким-то образом не омрачаться мыслью о том, до конца