Сибирские огни, 1959, № 1

звал собак глухим голосом. Его лицо так заросло русой бородой, что Р ай ка не вдруг поняла, где рот и где глаза. — Ой, ой! Бородища! — невольно вырвалось у нее. — Чой ты, внучка? — старик подставил ухо. Пухарев пояснил: — Удивляется на твою бороду. Зарос ты сильно. Сторож качнул головой: > — А-а-а. Д а рази ета борода? На полдраки не хватит! Во какие, внучка, бороды-то бывают, по аршину. У нас в Атамановке, помнится, Пимен Кряжов все за пояс затыкал свою, аль узлом завязывал . А ета — так, мошок-пушок. Кака борода, коль переплюнешь! Ну, добро пожало­ вать. Гости к гостям, — продолжал сторож. — Тут у меня Степан Гор- дев, да этот как его... пропади пропадом, сказать мудрено... ну, медве­ жатник-то? — Кусургашев, — подсказал Пухарев. — Ну-ну, он самый. Бражничают. Зайчатину жарят. Проходите... Он ввел Пухарева. и Райку в сильно натопленный и пахнущий смоль­ ем и жареным мясом дом. З а столом сидели шорец Кусургашев и старый горняк-пенсионер Степан Гордеевич. Оба были под небольшим хмельком. — Ха-а-а! Михаил Терентьевич! — повернулся Степан Гордеевич, простирая руки-веточки. — Вот уж вовремя! У нас, брат, пир горой! Правда , что мы на разбойников-варнаков смахиваем? Правда! А Кусур­ гашев со мной не согласен. Д авайте раздевайтесь. Он кинулся к Райке, стараясь стащить с нее шапку. — Настыла? А румяна-а-а, яблочко наливное! — И повернулся к Пухареву. — У меня ведь еще внучка народилась, Оришей назвали. Л и ­ цом в Машу пошла, а глаза татарские, Мамедовы. У Колыхаловых то­ же парнишка выдался: глаза отцовы — русские, обличье — шорское. Сильно на дядю Кусургашева смахивает. Д а -а -а , вот оно что!.. Усадив рядом с собой Райку, Степан Гордеевич до конца чаепития так и не снимал с ее плеча своей легонькой тонкой руки. И Р айка не пыталась освободиться от нее, хотя было ей и без того жарко от чая, пахнущего мятой, от сотового меда, который она запивала не спеша, маленькими глотками. Этого старика она почему-то любила, как родного. — Мы, брат, кратчайшим путем, — ответил на вопрос Пухарева Сте­ пан Гордеевич, черпая из ведра бражку и наполняя ею глиняные круж ­ ки. — З а Кусургашевым идешь, как в семиверстных сапогах. Потому ты и не встретил нашего следа. А не сказался потому, что не собирался я нынче Аксинью навещать. А она возьми да приснить мне ночью. Явилась такая же, как в молодости. «Приходи, — говорит, — Степан, ждать буду». Пришлось, куда деваться!..—продолжал он.—Поднялись мы с Кусургаше­ вым на гору Венец, i ^ k глянул я на все четыре стороны, — дух захвати ­ ло. Умирать стану — непременно попрошу, чтобы меня рядом с Ксюшей положили. Я ведь, братец мой, весь-то не сразу помру. Нет-нет, да и выле­ зу из сырой могилушки. К примеру сказать, весной раннею — ранешенько поутру выползу, чтоб птицу перелетную — уточку, журавля поприветство­ вать с возвращением в родные края. Водами полыми полюбоваться, сне­ гом подышать талым. А когда летом тайга покроется, зелен-океан колых­ нется? А восход летний? Его, брат, с горы-то Венец прежде всех увидишь. Внизу еще сумрачно, росно, туманно, редкая птица проснулась, а отту­ д а—вот оно, солнышко-то—яблоком спелым на тебя катится! И осень т а ­ ежная по душе мне: желто, сине, зелено. То там, то тут калины с рябина­ ми кострами горят. Паутинка плывет, «курлы-курлы» в небе слышится. Стоишь, словно в амбаре, где антоновские яблоки хранятся. Надышусь, налюбуюсь, тогда в спокойствии и зиму пролежу в земле-матушке. Хотя и зима тоже свое имеет. Вот нынче, например, перелом наметился. Боре­