Сибирские огни, 1958, № 9

писывай — «старший сержант Егор Петрович Третьяков». Вот кабы ты был гвардейцем, тогды бы Димка от зависти аж треснул...» Курганов делает вид, будто во сне переваливается на бок, а сам с теплым любопытством следит за бойцами. Хаво с Галковым хохочут. В глазах Романова необычный, теплый, ласковый блеск. И говорит Рома­ нов как-то тихо, задумчиво, не поворачивая головы, глядя куда-то вдаль, словно над ним не потолок блиндажа, а бескрайняя высь, где сохранены заветные мечты. — А у меня тоже двое. Катька и Мишка. Катьке — семь годов, а Мишке — тому девять... Забавные лягушата, — добавляет он в раз­ думье. — А твой в войну не играет? — спрашивает Третьяков. — Мишка все самолеты строил, а Катька, известное дело, с кукла­ ми возилась... Только теперь Олег вспоминает, что Романов никогда не кладет са­ хар в чай и ссыпает его в мешочек, охотно меняет свою норму водки на сахар. Очевидно, в тех маленьких посылочках, которые удается от случая к случаю отправить домой, он посылает сладости сынишке и дочке. Бойцы- продолжают говорить тихо. В их голосах затаенная тоска по дому и семьям. Олегу не хочется шевелиться и обрывать мысли тех, ко­ го он привык чаще видеть хмурыми и молчаливыми, обремененными тя­ готами и лишениями. Пусть они говорят с душевной лаской, пусть их суровые лица трогает улыбка умиления, пусть в эту минуту они позабу­ дут обо всем и поведают друг другу о своих сокровенных мыслях, о на­ деждах на будущее. Разве без самоотверженной любви к жизни может человек стать настоящим солдатом? Без любви... В мыслях Олега возникает образ Нади. Он не видел девушку с того дня, когда расстался с ней на просеке. Что она думала о нем все эти дни и думала ли вообще?.. А он... Не раз за это время ловил себя на мысли о том, что все чаще и чаще начинает рисовать себе живого, хотя и нё существующего еще на свете, своего ребенка. Вначале это был малень­ кий, пухлый комочек с синими, как у Нади, глазами и белокурыми куд­ рями. Малыш даже рос, обгоняя в воображении сроки природы. Не ус­ пев расстаться с пеленками, он, косолапя и запинаясь, гонялся за мя­ чом... Но, главное, он впитал половину его и ее, впитал крупицы их суще­ ства, их жизни, соединил их навечно в одно и утверждал собой саму жизнь... Жизнь и еще раз жизнь! Отец Олега давно погиб, но он продолжает жить в сыне. А вот если погибнет сейчас Олег, то исчезнет не только он сам... Страшно хочется жить! Он слышит голос Романова, пристальней всматривается в глубокие морщины на смуглом лице бойца, в его глаза, наполненные сдержанной теплотой, всматривается в синий шрам на щеке и в складки рта, кото­ рых коснулась едва заметная улыбка... ...— А у нас деревня на косогоре стоит, за деревней березняк, — до­ носится до его сознания голос Романова. — Домики белыми ставнями в речку смотрятся. Не наглядишься! — вздыхает боец. Когда-то на занятиях по политподготовке он не ответил Курганову, что такое «фашизм». Долго переступал с ноги на ногу, хмурился, опу­ стив угрюмые глаза, и тяжело вздыхал. Но, честное слово, не в этом главное. Главное то, что Романов знает, что такое жизнь! А жизнь — это его «лягушата», уральский колхоз на косогоре, рабочее место в кузнице; это товарищи по труду и оружию; это Москва, которую он ни разу не ви­ дел, но готов защищать ее до последней капли крови; это Родина, кото­ рая является для него символом всего самого благодатного и самого 3. «Сибирские огни» № 9.