Сибирские огни, 1958, № 9

ИЛЬЯ ФОНЯКОВ Подумаем вм есте Передо мной лежат четыре книжки — тоненьких, скромных, в мягких облож­ ках. «Стихи» Любови Рубцовой и «Во­ сточным ветрам навстречу» Зория Яхни- на вышли в Красноярске, «Багульник» Анатолия Преловского и «Следы на кам­ не» Петра Реутского — в Иркутске. Все это первые книжки поэтов. Моих ровесников. Ровесников не столько по возрасту, сколько по литературному «стажу». Я хорошо знаю их. И как-то не хочется сейчас становиться в позу бесстрастного «рецензента», который прикидывается ни с кем не знакомым, даже о себе говорит в третьем лице («автор этих строк»). Не хочется взве­ шивать удачные и неудачные строки, плюсы и минусы, чтобы затем вывести из двоек и пятерок школярский «сред­ ний балл». Есть, мне кажется, более серьезная тема для разговора «по ду­ шам». Почему все-таки получается так: прочтешь книжку, порадуешься счастли­ вым «находкам», поморщишься от аля­ поватых рифм — и не возникает жела­ ния перечитать ее снова и снова? Поче­ му так назойливо приходит мысль, что сборника могло бы и не быть? Это очень трудный и горький раз­ говор. И менторский тон здесь менее всего уместен. Я ведь тоже пишу стихи. И, может быть, в эту самую минуту тот же 3. Яхнин или П. Реутский закры­ вают мою книжку приблизительно с та­ кими же мыслями... Общие радости у нас и общие беды. То ли мы пишем, друзья, что нужно, о том ли и так ли, как надо, пишем? Вот что мучит, вот что тревожит. Да­ вайте подумаем вместе! Т ак что ж е т ак о е см ел о сть ? От нас требуют смелости. Требуют устно, письменно и печатно. «Писатель обязан смело вторгаться в жизнь». Едва ли кто-нибудь осмелится возразить про­ тив этого тезиса. Но что же все-таки такое она, эта смелость? Может быть, она — в том, чтобы соз­ давать хитрые аллегории, подобные тем, которые Гейне назвал в свое вре­ мя «тонкими намеками на содержимое выеденного яйца»? Но если это сме­ лость, так что же тогда трусость? Может быть, «секрет» смелости в ка­ ких-либо невероятных сравнениях, сверх- замысловатых рифмах? Или в том, что­ бы быть как можно непонятнее? Тоже едва ли... Мне кажется, что в поэзии понятие «смелость» идентично понятию «новиз­ на». Новизна чувств, мыслей, обобще­ ний. Эту новизну не выдумаешь: она рождается не в голове поэта, а в жизни, и только человек, обладающий острым чутьем современности, способен претен­ довать на нее. Возможно, все это — та­ кая же прописная истина, как и само требование смелости. Но если она всем известна, то почему же кочуют из сбор­ ника в сборник многочисленные «общие места», философские аксиомы, сорока­ строчные доказательства того, что бе­ лое — это белое, а черное — черное? Почему во многих стихах начисто отсут­ ствует даже попытка обобщения? Сборник Реутского открывается сти­ хотворением «Моя тайга». Оно, в общем, неплохо написано: есть не только раз­ мер и рифма, но и сравнения, и детали. Есть «ударная» концовка: А люди там на песни, что ль похожи, А песни там , к а к люди , хороши! И все же: о чем эти стихи? Во имя чего они написаны? Неужели только для того, чтобы возвестить миру: я, Петр Реутский, люблю тайгу? Что нового узнает из стихотворения читатель? О красотах тайги можно прочесть в про­ заическом очерке. У очеркиста, кстати, и простор для описаний больше. По­ хвальное чувство любви к родному краю никак не осмыслено поэтом, не подня­ то до высоты философского обобщения. Понятно, для чего написана, скажем, лермонтовская «Родина»: отбрасывая то, что он считает второстепенным, поэт утверждает свое понимание Родины, свой демократический идеал. А для чего написано «Родное» А. Преловско­ го? Для того лишь, чтобы сообщить, что и колодец с замшелой колодиной, и клин журавлей, и песня девчат, и красный