Сибирские огни, 1958, № 8

бочной аналогии содержания и формы. А. Мензорова пишет, что «Дворянское гнездо» начинается картиной весеннего светлого дня. С этой целью писатель ис­ пользовал «зрительные эпитеты»: розо­ вые тучки, ясное небо, светлый день и пр. Но допустим, что Тургенев начал свой роман не «светлым», а «серым» днем. Эпитеты, разумеется, были бы другие. Так какой же вывод следует из подобных наблюдений? Далее, по словам А. Мензоровой, реализм писателей про­ является в лексике: «лопух лезет», «пе­ тух закричал», «комар пищит» и пр. Но так, очевидно, поступил бы любой писа­ тель, который заинтересован в том, что­ бы его понял читатель. Иногда границы между стилем и содержанием становят­ ся чрезвычайно зыбкими. Автор, напри­ мер, утверждает, что выражения: серые деревеньки, жидкие березы,., засуха, зной, пожары «рассказывают о положе­ нии крестьянства накануне отмены кре­ постного права» (стр. 279). Т. Науменко пишет, что «простые предложения или сложносочиненные с союзом «и» преоб­ ладают в повести «Поликушка» там, где рассказывается о крестьянской жизни». Само собой разумеется, если литера­ туровед берется анализировать язык ху­ дожественного произведения, он должен проявить известную компетентность в этом вопросе. Отдельные, может быть, даже верные замечания об использова­ нии писателем речевых средств не со­ ставляют еще научного анализа словес­ ной ткани художественных произведе­ ний. Изучение художественной речи должно осуществляться в тесной связи с историей литературного языка, лите­ ратурных направлений и традиций, а также национального искусства художе­ ственного слова. В статье А. Богдановой «О языке ро­ мана В. Шишкова «Емельян Пугачев» немало интересных наблюдений над сти­ лем. Взять хотя бы приводимую автором статьи синонимику к слову «восстание»: «бунт», «буча», «войнишка», «перетыр- ка» (стр. 346) или указания на приста­ вочные глаголы в роли средств фольк­ лорной стилизации и т. п. Но наблюде­ ния эти не связаны стержневой идеей. Другое дело, если бы автор занялся про­ блемой исторической стилизации, как одной из важных и спорных форм совре­ менного словесно-изобразительного ис­ кусства. В таком случае работа приобре­ ла бы принципиальное значение. Тем бо­ лее, что вопрос об архаизмах в истори­ ческом жанре современной литературы весьма актуален. Вспомним недавнюю критику перегруженного славянизмами романа В. И. Язвицкого «Иван III — государь всея Руси». Какими речевыми средствами исторической стилизации пользовался В. Шишков? Как воспро­ изводил писатель речь персонажей и, в частности, язык воззваний Пугачева и его атаманов, служивших, по выраже­ нию Пушкина, образцами «народного красноречия, хотя и безграмотного». Вот об этом, очевидно, должна была пи­ сать А. Богданова. Но автор пошел бо­ лее легким путем. Речевые средства, использованные в романе, квалифици­ руются преимущественно с точки зфе- ния современной стилистики. А. Богданова допускает туманные и даже ошибочные утверждения: «Перед Шишковым стояла задача не только воспроизвести язык народа, но и слегка архаизировать его». (?!). Язык XVIII ве­ ка в отличие от языка современного и без того «архаизирован». Роль писателя в этом процессе читателю непонятна. В статье А. Нарожновой дается еще один «способ» анализа словесной ткани художественных произведений... полу­ жирным шрифтом. Например: «Затем описывается, как звучал этот голос: углубляя тишину, точно выбросив лю­ дей из зала, опустошив его, голос этот с поразительной отчетливостью произно­ сил знакомые слова, угрожающе рас­ кладывая их по знакомому мотиву» (стр. 332). В статье не говорится о том, что образно-речевой строй данного от­ рывка держится на метафорически упот­ ребленных словах-действиях. Глаголы- метафоры выделяются только типограф­ ской краской и совершенно не коммен­ тируются. Бросается в глаза разнобой в исполь­ зовании терминов, относящихся к стили­ стике художественной речи. Авторы должны отказаться от выражений: «язык духовенства», «язык автора», «язык персонажей». Сюда более подхо­ дят «речь», «речевая характеристика». Известную осторожность предполагает использование слова «стиль». Неправо­ мерно ставить в один ряд, как это дела­ ет А. Богданова, категории: «стиль письменной церковнославянской лите­ ратуры (?!), «Стиль чиновничий» (такого нет!— А. С.), «стиль устной народной поэзии» и т. д. Невыгодное впечатление оставляют те места, где строгий научный анализ подменяется «эмоциональными» слова­ ми: самобытность — неповторимая, уменье — непревзойденное, источник — неиссякаемый. Причем иллюстрируется это такими выражениями, как: «сердце ты надсадила мне», «голову сказню», «я всю вашу растатурицу прикончу». (А. Богданова, стр. 341). Желательно, чтобы исследователь оперировал больше фактами художественной речи, нежели рассуждениями о «простоте», «естест­ венности», «характерности», «вырази­ тельности» и т. д... Таким «красноречи­ ем» грешат статьи В. Титовой и А. Мен­ зоровой. Хорошо совмещает литературоведчес­ кий и языково-стилистический подход к художественному тексту статья В. Оди- нокова. Правильно относит А. Богдано­ ва к неточным выражение В. Шишкова