Сибирские огни, 1958, № 8

углу и разбудили капитана, который, войдя" в рубку, добродушно проворчал: — Фу-ты ну-ты! Народу-то сколько! Как в клубе! Капитан Снетко ничуть не интересовался тем, что делается в команде. Штурманы опаздывали на вахту, во время рейса справлялись именины, — на все капитан взирал с невозмутимой иронической улыбкой. А когда двое мотори­ стов украли ящик вина и следователи повели их, он даже пошутил: — Вы, хлопцы, не тужите. Мы вам коллективную передачу подбросим. Вот на фоне этого «демократизма» суровость нашего капитана, наказыва­ ющего даже за плохо заправленную койку, казалась проявлением большой чут­ кости. Много раз мы убеждались, что наш капитан по-своему добр. Под осень он устроил следующий опрос. В его каюту вызывался кто-нибудь из команды, и капитан, сидя за столом, спрашивал: — Валенки к зиме приобрели? Нет? Полушубок? Тоже нет? Денег не сэко­ номили? Скверно, скверно. Вот вам деньги. До получки. Если не купите, что нужно, я спишу вас на берег. Ясно? — Ясно, товарищ капитан. Он, видимо, ничуть не заботился о том, чтобы команда любила его. Он не допускал никакой фамильярности с подчиненными, даже близости с ними. Однаж­ ды при мне он разговорился с Виктором Львовичем, и я осмелился вставить ка­ кое-то замечание. В ответ последовало такое презрительное молчание, что я больше никогда не решился открыть рот в присутствии капитана. Хорош или плох наш капитан? Очень трудно судить о человеке, если во­ прос ставится так примитивно прямо. Как-то в рейсе сыграли аврал: вся коман­ да вызывалась наверх мыть палубу. Лил дождь. Мы работали несколько часов, промокнув до нитки. И все время на палубе находился капитан. Нет, он не взял в руки швабру, как сделал бы Снетко. Нащ капитан четко и строго распоряжал­ ся, стремясь, чтобы работа шла быстро и отлично. Разумеется, он сам промок и продрог не меньше нас. Если бы еще у него была душевная мягкость, как у Виктора Львовича! Если бы ему научиться заглядывать в души своих подчиненных и уметь забо­ титься и о них, а не только о валенках1 Однажды я слышал, как он сказал старпому: — Вы поговорите по душам с этим Семеновым. Опять безобразничает... Может быть, ваш разговор подействует. Сам он разговарить по душам не умел. На реке работает в основном молодежь, ребята" лет восемнадцати-двадца- ти. Это такой возраст, когда многое неясно, когда молодому человеку нужно на­ путственное слово. И командир — первый, кто должен сказать это слово. Это — духовная миссия командира, может быть, самая важная в его нелегком тру­ де! ... В десять тридцать показалась «Якутия». Услышав наш сигнал, она по­ дошла, мы подали кормовой трос, и оба теплохода дали полные обороты двига­ телям. Через двадцать минут мы снялись с мели и пошли борт о борт с «Яку­ тией». Наш капитан церемонно раскланялся с капитаном «Якутии» и прокричал в мегафон: — Благодарю! Доброго плавания! И приложил руку к сердцу. Был он, как всегда, спокоен, непроницаем. Я помню немало минут, когда мы гордились своим капитаном. X. Казачипский порог и диспетчер Казачинский порог едва ли можно назвать красивым местом. Скорее, это один из мрачных уголков Енисея. На берегах — темные толпы сосен и пихт, глыбы камней, посередине — седой, стремительный поток. Эти берега, эти кам­ ни — немые свидетели многих драматических эпизодов... Еще задолго до порога спрашивают, много ли там воды, нет ли тумана, и команда высыпает на палубу. В рубке — все штурманы и капитан: мало ли мо­ жет что случиться?.. Ночью порог закрыт, и кого темнота застала у его входа, ждет утра, что­ бы при свете солнца осторожно пройти между камней. Вверх своим ходом идут только легкие пассажирские теплоходы, и то не­ многие Грузовые суда, пароходы с караванами поднимает на порог туер, — мощная паровая лебедка. Без туера из-за Казачинского порога судоходство на Енисее было бы почти невозможно. Мы подошли к порогу, и как всегда, дали сигнал: «Обращаю внимание!» Услышав его, туер должен был спуститься и, взяв нас на буксир, поднять вверх. Но туер не спускался. Неисправен? Мало воды в пороге?