Сибирские огни, 1958, № 7

что в ней никак не удавалось разместить удобно вещи, — столик, топ­ тан , табурет. Получалось тесно. Волновало и то, что нарушилось все, к чему она уже привыкла, заботясь о Крушинском, а теперь осталась од- на-одинешенька, и завтра надо идти к Калабухову рассчитывать нормы, составлять сметы, крутить арифмометр..’. Наконец переставлять и перекладывать больше было нечего. Д е­ вушка еще раз осмотрелась. Прикрытая самодельным абажуром из пе­ строго шелка электрическая лампа тихо покачивалась над столиком. По белой скатерти сбегала в полутемноту вязаная — цвета какао — до­ рожка, и на ней, задрав хобот и выставив вперед ногу, стоял маленький фарфоровый слоник. Рассеченная пополам электрическим светом кро­ вать была закрыта пестрым одеялом. В изголовье на коврике — аппли­ кация: нечто похожее на девочку в чепце угощало чем-то сидящего на задних лапках зайчика. Над аппликацией висела небольшая фотогра­ фия пожилой женщины. Это — портрет матери. В минуты раздумья Костецкая, глядя на него, слышала голос матери, слова простой и глу­ бокой материнской мудрости и любви. В углу на полке стояла п о с у д а - чайник, чашки, тарелки — наследство матери. В чугунной печи пылает огонь, но на душе холодно. Хотелось бы сейчас что-то делать, двигаться, но девушка сидит недвижимо и думает. Она вспомнила о своем детстве. О том, что видела тогда и детским умом понимала, что их семья живет не так, как живут другие люди. Жизнь, игры, шум начинались за пределами их дома. В далеком детстве Костецкая помнила отца — высокого, всегда в черном, мужчину. Отец редко бывал дома, и девочка часто слышала, что «у папы дела». Она не понимала, что это за дела, но, видимо, эти дела были важнее дочери. Она не помнит, чтобы отец когда-нибудь взял ее на колени, улыбнулся и оказал ласковое слово. Девочка изредка полу­ чала от отца поцелуй. Но что это был за поцелуй? Отец не всегда касал­ ся ее щеки своими губами, она чаще ощущала только неприятное щекота­ ние больших отцовских усов. В больших холодных, нежилых, но заставленных мебелью и застлан­ ных коврами комнатах дома было безлюдно. Ничто здесь не привлекало внимания девочки. Все было скучно, однообразно, даже куклы, которые открывали и закрывали глаза. Вера занималась с куклами только пото­ му, что так советовала мать. У матери было бледное, почти синее лицо, седеющие волосы и большие, всегда печальные глаза. Мать часто л а ­ скала дочь, чаще всего без слов. Посадив к себе на колени, она гладила ее голову, чуть-чуть прикасаясь ладонью к волосам. Девочка прижима­ лась к теплому телу матери. Так сидели они подолгу. Иногда мать спра­ шивала: — Тебе хорошо со мной, Верочка? — Очень, мамочка. — Рада за тебя, Верочка. Человеку редко бывает хорошо. Мать никогда не говорила с дочерью, как с ребенком, вернее, ни­ когда не позволяла себе подделываться под детский тон, она говорила с девочкой, как с равной. Поэтому Вера всегда принимала всерьез то, что говорила мать. Сказанное матерью глубоко западало в память. Вообще же воспитание Веры было поручено гувернантке мадемуа­ зель Надин. Препротивнейшее существо была эта самая Надин, настоя­ щее имя которой было Надежда Трифоновна. Вера ненавидела свою воспитательницу. Она замечала, что и мать относится к ней с презри­ тельной неприязнью, зато отец относился к гувернантке вызывающе вни­ мательно. Только для нее одной у него находилась улыбка. Девочка зна­ л а , что мадемуазель Надин живет в доме по настоянию отца. Это он