Сибирские огни, 1958, № 4

рил вдруг Егор Тушков. — О каких козырях вспомнил? Мы же так, к слову... — Мы так... мы так... — вдруг растерянно промолвил несколько раз Бутылкин. — Ну и заткнитесь, если так. А бригадиром... с таким же успехом Амонжолку вон можете выдвигать. Хоть в бригадиры, хоть в председа­ тели. А теперь — отваливайте. Тушков и Бутылкин нехотя встали, потянулись за шапками. Только Муса Амонжолов продолжал сидеть, словно о чем-то задумавшись. Ког­ д а Тушков взялся за дверную ручку, Амонжолов вдруг крикнул: — Стой! Григорий сразу догадался, в чем дело, бросил тревожный взгляд на кухню, где сидел Петр. «Черт, дернуло меня его задеть!» — со страхом подумал Бородин, косясь на Амонжолова. Муса не обращал внимания на насмешки, когда был пьян. Но в трезвом виде его лучше не трогать. Одно слово может привести его в бе­ шенство. Причем Амонжолов отвечает обидчику не сразу. Некоторое время он сидит неподвижно и молча, наливается кровью, а потом вста­ ет... Муса не прощает никому. Это Бородин знал. Муса, действительно, встал и сделал несколько шагов по комнате. Глядя на приближающуюся исполинскую фигуру плотника, Григорий Бородин в ужасе взвизгнул: — Петька-а-а!! И\тотчас же в кухне вскрикнула Анисья: — Гооподи! Однако Петр не пошевелился. Он видел, как Муса Амонжолов схва­ тил отца за брючный ремень и легко, точно надутый воздухом мешок, оторвал от пола, выдохнул ему в лицо: — Сволочь ты! Зачем смеешься? Муса — пьяница, Муса ■— вор... Муса не может быть бригадиром, но он лучше тебя... Ты людей ненави­ дишь, у тебя внутри все гнидами обсыпано... Убью!! — Амонжолов по­ тряс Григория и легко, словно котенка, швырнул в угол. — Я покажу «Амонжолку»!! «Сейчас бросится на отца, растерзает, как коршун цыпленка», — подумал Петр, стоя в дверях кухни. Но подумал спокойно, будто в углу лежал не отец... — Я покажу... К прокурору пойду... Скажу — я вор, суди меня, а главный вор — вот он... Зерно машинами воровал. Да что — зерно. Он сам у себя душу украл и йуда-то спрятал... Обидно мне, вору, что такой человек по земле ходит... — продолжал бушевать Муса Амонжолов. Тушков и Бутылкин с двух сторон прилипли к Амонжолову: — Муса!.. Брось ты его, Муса. Пойдем отсюда. Пойдем... Амонжолов резко повернулся, и Бутылкин с Тушковым откачнулись в разные стороны. Григорий вдоль стенки прополз к кровати, молча по­ тирая ушибленные места. Когда Амонжолова увели, Петр вышел из кухни, поднял переверну­ тые табуретки, расставил их у стены и сел. В комнате несколько минут стояла тишина. Петр смотрел на отца, на его вздрагивающие желтоватые усы («А стружка отлетела, когда Муса его бросил», — подумал Петр), на острое, все в крупных веснушках, лицо, смотрел презрительно и сурово. Из кухни бесшумно вышла мать, пряча глаза, взяла в углу веник и ■стала подметать рассыпанные по полу стружки. Скрипнула деревянная кровать, и голос отца прозвучал, казалось, так же скрипяще: