Сибирские огни, 1958, № 4

— Ты и слюни распустил. Ха-ха! Петр промолчал, досадливо поморщившись. — А ты плюнь. Мне не один Ракитин мылит голову, — тараторила Настя. — Каждый день с Пьянковым на ферме объявляются, все насчет повышения удоев интересуются: что да как, да почему коровы мало мо­ лока дают? Я говорю: кормить надо лучше, а они с рационами, с распо­ рядком дня. Прямо хоть глаза закрой да беги. — Я пойду, пожалуй, — поднялся Петр. Настя тоже встала, подошла к калитке, взялась за щеколду. Элек­ трический свет из окон дома, стоящего на другой стороне улицы, падал через дорогу, освещал низенький заборчик, сизоватой изморозью отли­ вал на Настиной плюшевой жакетке. Настя обернулась, шагнула к нему: — А то зайди. Чаем напою с вареньем. — Вслед за тем она рассме­ ялась, и Петр услышал знакомое:— Али боишься? Петр искоса посмотрел на нее: в полутьме дерзко и зовуще поблес­ кивали влажные Настины глаза, чуть вздымались ее большие круглые груди, туго обтянутые ситцевым платьем. Из-под распахнутой жакетки исходил дурманящий запах чистого женского тела. — Не боюсь я.. И чаю не хочу... Неожиданно Настя горячо зашептала в ухо: — Пойдем, Петенька, миленький. Люблю тебя, и все, хоть убей... Петр хотел освободиться от прильнувшей к нему Насти... И не мог. Бросив взгляд вдоль улицы, он увидел: где-то — далеко ли, близко ли, Петр не мог определить — ярко горели окна, но вдруг стали гаснуть од­ но за другим. А в ушах звенели слова Евдокии Спиридоновны: «Молод ты, Петенька, вопросы такие задавать мне...» ...Было еще темно, когда Петр уходил от Насти. Накинув на полные плечи вязаный шерстяной платок, она проводила его в сенцы, долго во­ зилась там с запором, пытаясь открыть дверь. Открыв его, заговорила громким шепотом: — Петенька, может, и вправду судьба это... Поженимся, Петенька, не пожалеешь... — Уйди с дороги, — тихо произнес Петр, вышел на низенькое, без перил, крыльцо, с силой захлопнул за собой дверь... ...И вот сейчас, глядя по утрам на вереницы улетающих птиц, Петр думал, что вначале он так же, как эти утки, торопился куда-то. Потом, будто упустив из вида цель, реже замахал крыльями, сбавил скорость. Но скоро усомнился: была ли, собственно, та цель, куда он опешил? Последние события, как смутно догадывался он, шли от чего-то од- ного. Это «что-то» было вообще причиной всех его несчистии в послед- нее время. Но тут же Петр с удивлением думал: «Несчастий? Где же оно, несчастье? Подумаешь, Ракитин поругал! Переживем! Или... На­ стя?» Каждое отдельное событие само по себе не казалось ему несчасть­ ем. А все-таки нехорошо было на сердце. По-прежнему хотелось уити, уехать куда-нибудь, где нет ни Насти, ни Поленьки, ни отца... 4 Давно уже Петр сделался нелюдимым, молчаливым, замкнутым. Злая воля отца с детства гнула его, ломала, вышибала из него самостоя­ тельность.