Сибирские огни, 1958, № 4

— Вудьте, — сказал я , — к удаче готовы! Женщина робко сказала: — Да что вы! И в этом восклицании — целый харак­ тер. Не привыкла скромная женщина к удачам, она даже оробела перед такой возможностью. Но теперь придет, при­ дет удача, — утверждает поэт всем стро­ ем стихотворения. Нелегкая жизнь выпала на долю ста­ рой дворничихи, поэтому и характер вы­ работался тяжелый. Но дочка растет у нее радостной, светлой, мечтает стать балериной. Мать — Кое-как метет дорожки. Матерится... А у дочки луч на босоножке Серебрится. Ходит баба в час похмелья горький Туча тучей... ...Будет, будет ваша дочь танцоркой Самой лучшей! Муж уходит на ночь к любовнице, сказав жене., что у него дела. Возвра­ щаясь, он видит первую седину в воло­ сах жены. Он тронул это милое Теперь ему навек И понял. Чьим он золотом Платил за свой ночлег. Поэт требует повышения «благодатно­ го градуса тепла» в отношении к людям. Для него теперь нет беспощадно завью­ женной «страны-холодыри». Он чувст­ вует, что ... даже и в стужу густая Таится в снегах теплота. Оц полемизирует с собой прежним, за­ являвшим, что в Эрцинском лесу сплош­ ной холод и мрак. Тепла на земле больше, чем холода,— теперь утверждает поэт, — и в буре «меж двумя сердцами, пылающим и ле­ дяным», всегда побеждает душевная щедрость, пылающее сердце, а не ледя­ ное. И все же у JI. Мартынова — меньше всего простого довольства жизнью. Как истинный поэт — он весь в будущем. Но это не бесплотная мечта, не взлет воздушных фрегатов над затопленным мирком. В прекрасной советской действитель­ ности, в пробуждении всего человечества к свободе, миру и социализму находит поэт черты еще более прекрасного ком­ мунистического будущего всей нашей планеты. Он, подобно В. Маяковскому, разгова­ ривающему с солнцем, обращается с за­ душевными словами к Антарктиде, обе­ щает ей, что человек отогреет ее «под­ земным огнем», которым он овладел. Человек — властелин вселенной и хозяин своей судьбы. Для него — зем­ ля — лишь опора, «чтоб сделать следу­ ющий шаг». Ведь все ж не вихрь весенний иль осенний Бесповоротно пробудил умы! Виновники великих потрясений И их творцы не кто-нибудь, а мы! — говорит поэт в стихотворении «Начало». В стихотворении «Седьмое чувство», пожалуй, формулируется суть мировос­ приятия, выраженного во всей книге- «Стихи»: Определить это чувство седьмое Каждый по-своему прав. Может быть, это простое уменье Видеть грядущее въявь! Это уже не поиски неведомого. Это — стремление проникнуть реалисти­ ческим взглядом в конкретное будущее. И мы охотно признаем: да, у поэта по­ явилось «уменье видеть грядущее въявь!» Сборник «Стихи» отличается много­ образием сильных чувств и глубоких мыслей. Но это — многообразие цельно­ го в своем мировосприятии и богатого- характера. После такой, заслуженно высокой оценки, не хочется начинать разговор- о недостатках. Но этого требует даже простая хронология описываемого нами творческого процесса. Именно после выхода в свет книги. «Стихи» появился в различных журна­ лах ряд стихов Л. Мартынова, о которых можно сказать словами Солнца в одном мартыновском стихотворении. Увидев однажды свой портрет, Солнце говорит- художнику: «Я не то, что ты хочешь сказать». Объекты изображения в некоторых стихах Мартынова имеют полное право повторить этот упрек. Поэт хочет выразить довольно ясную, хотя несколько общую и не в любом конкретном случае правильную мысль: Ведь между двух соседних точек Прямая — самый краткий путь. Иначе слишком много кочек Необходимо обогнуть. Для этого он вызывает на улицах Москвы древний образ Дедала, который с горечью и гордостью рассказывает о гибели своего сына Икара. Икар проти­ вопоставляется «ночной молодежи», ко­ торая толклась, «гикая и шарлатаня»,_ а Дедал становится обличителем равно­ душных людей: Куда упал? Да вниз, конечно, Где люди, по своим делам Стремясь упорно, и поспешно. Шагали по чужим телам! Все в этом стихотворении неверно. Если поэт хотел ударить по «ночной мо­ лодежи», «по стилягам», то совершенно неправомерно противопоставлять им ве­ личественный образ Икара. Зачем такое сильное орудие для такой мелкой цели? Если поэт хотел еще раз (какой уже раз!) развенчать бескрылое равнодушие