Сибирские огни, 1958, № 4

ти» несчастный любовник говорит раз­ ухабистой частушкой: Гетры серые носила, Шоколад «Миньон» жрала С офицерами ходила, С солдатней теперь пошла. В «Облаке в штанах» Маяковский пе­ редает внутреннюю напряженность речи героя, но совсем не ее натуральный строй: — Что ж, выходите! Ничего, покреплюсь. Видите, спокоен как? Как пульс покойника. Мартынов вернулся к пушкинской на­ туральности речи героев: Кричит хозяйка: — Увинькай! Скорее шубу мне подай. Пойду и я молиться богу! Она готова в путь. Но вдруг во все оьошки слышен стук. — Хозяйка дома, казачок? Влетают девы на порог И, не снимая шубок даже, лишь распахнув „ их на груди, Бегут к полковнице: — Куда же идти ты хочешь? Погоди! Это тесно связано с тем, что он вооб­ ще вернулся к пушкинской форме поэ­ мы-рассказа, поэмы-повести, в которых по одному закону с прозой присутствует сюжет, как раскрытие в столкновении различных характеров, как психологиче­ ская разработка индивидуальности не­ скольких героев. В современной поэзии прочно заняла место поэма-монолог, в которой раскры­ ваются характер и переживания одного героя — «лирического». Таковы, например, поэмы В. Маяков­ ского «Облако в штанах», «Про это», «Во весь голос», А. Твардовского «За далью даль», П. Антокольского «Сын», С. Кирсанова «Твоя поэма». Родились поэмы — философско-исторические об­ общения, также не разрабатывающие человеческих характеров в конфликтах между собою. Например, «Возмездие» A. Блока, «Владимир Ильич Ленин» B. Маяковского. Даже «Василий Теркин» имеет одно- го-единственного героя, характер которо­ го мы постигаем изнутри, сливаясь в своем восприятии только с ним. А в «Цыганах», например, перед нами раскрываются индивидуализиро­ ванные характеры и Алеко, и Земфиры, так же, как в «Полтаве» мы переносим­ ся в душу то Кочубея, то Марии, то Мазепы. Это ведь признак и художест­ венной прозы. Л. Мартынов строит поэму об Увинь- кае по законам пушкинских поэм. Он не боится использования пушкинской инто­ нации, где ирония соседствует с груст­ ной ноткой, где описание обстановки действия сопровождается эмоциональ­ ным восклицанием: По воле юной новобрачной преобразился . , дом невзрачный: Фарфор в столовой, бархат в спальной, блестит в гостиной- пол зеркальный, Преображенная квартира для Увинькая не мила,. она до свадебного пира куда уютнее была. Былой уют, о где ты, где ты? Табак, , бутылки, пистолеты Валялись в куче под столом... Гак, размышляя о былом, Толмач один сидит на кухне. Он грустен. Холода пришли. Вся крепость в ледяной пыли, снега дорогу замели.1 « — Эх, гасни, печь, свеча, потухни. Казенный дом, рассыпься, рухни. Исчезни, Омск, с лица земли]» В поисках простоты JI. Мартынов по­ шел уж, конечно, не за Рогожиным, он пришел к Пушкину. Если мельком взглянуть на текст поэм Л. Мартынова, то вначале покажется, что это проза: строки тянутся через всю страницу. Такое начертание, когда в ти­ пографскую строку заключено две, а то и больше строк поэтических, очень оп­ равданно. Поэт подчеркивает этим бли­ зость своих произведений к пушкинским поэмам-рассказам, к нормам, которые в наше время больше художественной про­ зе свойственны, чем поэзии. К тому жег есть особая прелесть в том, что видишь перед собой длиннейшую, наверно гро­ моздкую, наверно тяжелую строку, и вдруг, начиная читать, ощущаешь её изящество и легкость, ее музыкальные- переливы рифм. И потом уж до послед­ ней строчки так как-то и не перестаешь, радостно удивляться. Круг героев в поэмах JI. Мартынова весьма определенен. Это пытливые, сме­ лые, честные люди, в которых зреет дух бунтарства, борьбы против угнетателей. В «Тобольском летописце» переплета­ ются судьбы ямщика Ильи и сибирского губернатора Федора Соймонова. Соймо­ нов — первый русский географ и карто­ граф, организатор экспедиций по иссле­ дованию Ледовитого и Тихого океанов. Он прошел школу Петра I и был одним из блестящих участников прогрессивных петровских преобразований. Позже, по приказу Бирона, Соймонову вырвали ноздри и отправили его на каторгу. Только Елизавета Петровна вернула ему чины и назначила Тобольским гу­ бернатором. Л. Мартынов рисует Соймонова, быв­ шего «Федькушарнака», уже после смер­ ти императрицы Елизаветы. Сойм шор стар и сломлен духом, у него нет сил бороться с Фрауэндорфом, даже защи­ тить Илью с его летописью он не в сог йтояиии . И тогда простой, бесправный человек Илья встает на защиту Соймо^ нова, мстит и за себя, и за всех угнетен^ ных и обиженных. Правда, это доволь­ но скромная месть. В ответ на требова­ ние Фрауэндорфа везти его быстрей, ям­ щик так разогнал лошадей, что пруссак чуть не умер от страха. Но за этим незначительным бунтар­