Сибирские огни, 1958, № 2

Итак, с одной стороны, мы имеем ут­ верждение, что образность — специфи­ ческая,-характерная черта искусства, со­ держанием которого является вся об­ ласть жизни и природы, с другой, что образность — лишь «формальная» черта искусства, содержанием которого являет­ ся человек во всем многообразии его свойств и отношений. Кто же прав в этом споре? Концепция А. Бурова представляется нам правильной и плодотворной, а его позиции в споре об эстетике более проч­ ными, чем у его «противников». Искусство, как и всякое сознание, го­ ворит А. Буров, является отражением ре­ альной действительности. Оно функцио­ нирует в пределах общих закономерно­ стей, определяемых марксистско-ленин­ ской теорией отражения, оно, как и вся­ кое сознание, обобщает, делает выводы, содержит в себе оценку и приговор. Но что отличает искусство от других разно­ видностей общественного сознания, что определяет его качественное своеобра­ зие? Только ли образная форма, как это говорит, например, Ф. Калошин? Основ­ ной пафос работы А. Бурова и состоит в решении этого вопроса. Сама постановка его отличается у А. Бурова той принципиальностью, после­ довательностью, которой нет ни у Ф. Ка­ лошина, ни у Г. Недошивина. Специфи­ ческие особенности искусства исследова­ тель ищет прежде всего не в форме, а в ■содержании, потому что «своеобразие, которое не касается содержания, не есть качественное своеобразие» (13). Не всякий образ есть художественный об­ раз, рассуждает Буров. Так, не являются им ремесленная фотография, научно- технические снимки, топографические макеты. Так встает вопрос о специфике художественного содержания при опре­ делении сущности искусства, о специфи­ ческом предмете искусства. Жалко толь­ ко, что, поднимая эту важную проблему, А. Буров слишком скуп на примеры са­ мой художественной практики. Его мысль часто развивается лишь в кругу полемики с противниками. А. Буров совершенно справедливо считает специфическим только такое на­ чало, наличие которого есть непременное условие существования художественно­ го произведения. Объект изображения и предмет познания в искусстве не ' совпа­ дают. Правда, определение Бурова — «специфический предмет искусства не ■есть объект изображения, а есть предмет познания» (59)—несколько неточно в том смысле, что,' например, в портрете объект изображения есть одновременно и объект познания — человек. Но вывод исследователя совершенно справедлив: «Все те сущности, которые раскрывают­ ся искусством и составляют его идейное ■содержание, суть человеческие сущно­ сти» (59). . Всякая форма общественного сознания необходимо существует лишь постольку, поскольку изучает свойственные только ей одной и никакой другой форме обще­ ственного сознания явления и законо­ мерности действительности. Такая по­ становка проблемы приводит А. Бурова к важному выводу: «Специфическим объектом искусства является человече­ ская жизнь, точнее — общественный че­ ловек в живом единстве общественного и личного, в том единстве, которое свой­ ственно ему по его объективной челове­ ческой сущности» (136). Когда Ф. Калошин пишет, что разли­ чие между искусством и другими фор­ мами общественного сознания нужно ис­ кать прежде всего в форме отражения, а не в содержании, а Буров критикует такое заключение, мы целиком присоеди­ няемся к Бурову, но как быть с теми определениями, где речь идет только об образности мышления в искусстве и ни о чем больше другом? В. Белинский высказал в свое время весьма существенную мысль, о которой мы часто в споре забываем: «Если вы хотите, чтоб с вами спорили и понимали вас, как должно, то и сами должны быть добросовестны, внимательны к своему противнику и принимать его слова и до­ казательства именно в том значении, в каком он обращает их к вам». Мы дале­ ки от мысли упрекнуть кого-либо из уча­ стников спора об эстетической сущности искусства в недобросовестном отноше­ нии к своим оппонентам. Пусть не пой­ мут нас превратно. Но подчас, действи­ тельно, они говорят на разных языках и обращают огонь своей критики не туда, куда нужно. Мы не собираемся также за­ щищать от критики А. Бурова, действи­ тельно уязвимую во многих отношениях работу Г. Недошивина. Но справедливо­ сти ради нужно сказать, что А. Буров не всегда точно понимает мысль своего «противника». Мы не соглашаемся с направленно­ стью некоторых критических суждений А. Бурова. Дело в том, что он критикует иногда как ошибочные не неверные, а недостаточно развернутые положения, в то время как к частному определению нельзя предъявлять требований общего вывода, как нельзя объявлять ошибоч­ ным и верное, но не претендующее на исчерпывающую полноту или всеобщ­ ность оценки. Оговоримся сразу, что и в таком случае критика уместна и нуж­ на, если она ведется не по содержанию, не по существу определения, а по узости формулировок, ограниченности их. Тогда все встанет на свои места. Но в книге Бурова не вся полемика проведена в та­ ком русле. Характерен в этом смысле сам вывод исследователя, где он вынуж­ ден сделать существенную оговорку: «Образная форма отражения действи­ тельности (конкретно-чувственное, инди­