Сибирские огни, 1958, № 11
— Митя! Митя! Рабдан! Это звала их Долгор Жамсоева. На ней — старенький синий халат, а щеки, как всегда, сияют — не щеки, а две электрические лампочки! На помосте перед Долгор леж ала уже почти остриженная овца. Д ол гор снимала с нее руно целиком, как одеяло, и вся шерсть, что была острижена от самого хвоста, вздулась теперь волнами у головы овцы— настоящая львиная грива! Мирная, безобидная овечья физиономия от этого казалась маскарадной маской доброго льва. Конечно, забавный вид у овцы, и Митя заулыбался, но вдруг сдвинул брови и еще больше нахмурился. — Митя, что с тобой? Скажи «саингу», или «мэндэй», или «здрав ствуй»... Ну же, Митя! Что с ним, Рабдан? Долгор обмакнула машинку в тазик и вдруг брызнула в Митино лицо мыльной водой. Рабдан увидел, как у Мити на лбу, на щеках з а сияли радужные капельки. И Митя сам не заметил, как стронулись в улыбке его повлажневшие губы... — Митя! Оставайся со мной!— Долгор сдунула с рукава халата белую тоненькую шерстинку. — Буду учить тебя, стричь научу... Оста нешься? Митя с той же слабой, нерешительной улыбкой на губах оглянул ся, словно спрашивая у Рабдана: «Ну, как же мне быть, как?» Рабдан взял его обеими руками за плечи и тихонько подтолкнул к помосту: «А вот так, Митя, вот так...» А сам двинулся вслед за бабаем. Тот, завидев у пресса корена стую фигуру Лубсанова, уже шел не торопясь туда. Рабдан пошел за ним. У пресса он оглянулся: ага, Митя все же остался с Долгор — скло нился над овцой и смотрит, как Долгор водит машинкой. А дед, сопя трубкой, стоял возле короба у пресса. Над верхом короба виднелись лишь широкие плечи Лубсанова и широкое его лицо с короткими, жесткими усами. Лубсанов утаптывал шерсть перед упа ковкой — это был утомительный для старого человека бег на месте, но на широкоскулом, без видимых морщин лице чабана не было ни росин ки пота! — Ничего, Иван-то, дела, — отвечал, приплясывая, Лубсанов на вопрос бабая. — С каждой овцы три, четыре килограмма беру... Шерсть-то видел, какая? Мягкая, как пена, как пух у цыпленка!!. Т а кая белая попадается — просто первый снег в степи! Видел, Иван? — Видел, видел! — сопел трубкой дед. — Только эта овца все рав но подохнет. Нежная овца. У тебя, может, падежа не было? Овцы не пропадали? — Пропадали, Иван... Два-три случая было! — А! Мерзли! — Размахивал бабай трубкой. — Ну, а я как Дор- жиеву говорил? — Нет, Иван, не мерзли. Девка моя на жнивье пасла, не догляде ла , объелись овцы. Это разве и с нашими, степными, не бывало? А? Нет, видно, не переспорит бабай Лубсанова. Приплясывая, тот словно дразнит своего приятеля. Старики — давнишние друзья, и сего дня вечером будут пить вместе араху и чай, и снова будут спорить, и снова бабай будет доказывать, что «наша овца от предков» и что «луч ше сегодня съесть осердие, чем назавтра сулить курдюк», и что «сколь ко барануху с жеребцом не случать — жеребенка не принесет!» А Лубсанов скажет: «Веришь — бурхан родится, не веришь — черта вы растишь!» И разойдутся ни с чем! Д а , но где же все-таки Дарима? Рабдан быстро обошел пресс и чуть не сбил с ног худенькую рус-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2