Сибирские огни, 1958, № 11

ли — отойдут, понюхают вынесенные из юрты седла, лягут у загона... Чуют: скоро начнется работа для их тяжелых, неутомимых лап.., А в загоне — словно перекличка идет. Кажись, все овцы на один манер устроены, ан нет: у каждой свой голос. Вон та кричит с гущиной в голосе, басовито, будто сердится, а другая — самодовольно, с жирной хрипотой, а третья беспокойно, прерывисто, будто у нее в горле что за ­ стряло. То там, то здесь тоненько, жалобясь, провякает ягненок. И ка­ жется, что все, хоть и по-разному, но об одном просят: «Сбросьте жер­ дины, выпустите, в степь хотим, на зеленую и влажную от ночной росы траву!» Услышал Иван Юндуныч, вышел из юрты. Поглядел на небо. «Пти­ цы, гляди-ко, парень, высоко вьются, теплынь, однако, будет...» Берет икрюк и легко — сухонький, подобранный, вскакивает на своего коня Боршагры. Ну, а Митя тоже половчее, чем в первый день, — на свою, мохнатенькую, лошадку. Опять сегодня они вдвоем с Иваном Юндунычем едут на пастьбу. Рабдан и Даши еще спят. Проснутся — и на весь день за книжки... А тетка Бальжит уже у загона («У нас баба встает вместе с жаворонками», —говорит дед Юндунов), вот сбросила длинные, кривые жердины, и серый овечий поток выплеснулся в степь... Митя в последний раз оглядывается на юрту. Тетка Бальжит, как всегда, еще подежурит у дверки — провожает деда и Митю. Маленько постоит и до вечера забегает по хозяйству. Хворая, а без дела не сидит... Над дымчатой глубью неба, над лиловыми и желтыми облаками поднимается солнце, и проснувшаяся степь неторопливо и расточительно умывается солнечными лучами, проливая их на тальники вдоль речки, на редкие березы в западинках, на каменистые сопки, на травы и росинки в траве. Теплый, сухой ветер шершавым полотенцем проходит над умы­ тым, свежим, зеленым и нарядным простором. — Гури! Гури! — покрикивает старый чабан. — Гури! Гури! — вторит временами и Митя. Овцы, опустив кудрявые головы, медленно поднимаются из пади на высотку; речка внизу извивается тоненьким сыромятным ремешком, а юрта, как круглая шапка, брошенная кем-то в степи... — Гури! Гури! Раньше, по книгам, по песням, представлялась Мите степь ровной и гладкой скатерочкой. И верно — зеленая скатерочка, да будто положили ее второпях поверх опрокинутых блюдцев и чашек, и оттого истопырилась гладь ее, пошла буграми да скатами. Поднимаешься с отарой на сопоч­ ку и думаешь: последняя она, дальше — конец степи, ан нет: за сопоч­ кой — новая падь, а за падью — новая сопка: за Жипкочей — Хуго- ча, за Хугочей — Бирия, за Бирией — Шивия... И почему, интересно, дед Юндунов отару все по высоткам гонит? Как в падь спустятся, так ско­ рей опять в гору? По пади сподручней бы, и если вЖипкоче овец пасти, то потихоньку можно дойти и до кошары, которую колхоз строит кило­ метрах в трех от их юрты. Там с бригадой плотничает отец, и дядя Ро ­ дион с ним. Совсем близко, а ведь пять ден не видел! А Иван Юндуныч все в сопку, да в сопку! Спросить бы, пожалуй, деда — заругается: чего, скажет, учишь! А Иван Юндунов, объехав вокруг отары, сам подъезжает к Мите. —- День, парень, нонче жаркий, — говорит дед, не выпуская изо рта своей длинной трубки. — На сопке ветерочек, баран париться не будет, мошка кусать не будет... Митя молчит, только головой кивает. Ну что он может ответить?