Сибирские огни, 1958, № 11
тебя, и все теплое, все желанное, во всем приметы твоего ясного завт рашнего дня... Ну, бери же, Митя! Но тут вдруг голос Даши-Дондока: — Решил! Решил! Где же ты, Рабдан? Все роешься в старых бума гах, все с отцовскими книгами! •> Ни листьев, ни серебра, ни чуда... Но нет, Митя, теперь тебе уже не жить без них! Ведь все это так близко, вот в этом чемодане, в бумажном ворохе, в книгах и тетрадях, — певучее, крылатое слово, распахивающее дверь в будущее! Вот ты и заглянул в него, Митя! А то на всех путях и перепутьях все об одном: фуфайку бы купить, сапоги справить, папане с маманей помочь от забот отбиться... Так-то оно так, да мир-то не в одном куске хлеба. Мир громаден, необъятен, чудесен, и об этом рассказали сегодня Ми те стихи... Опять Рабдан и Даши расшумелись — книги рвут из рук, часы тя нут: один к себе, другой — к себе. Иван Юндуныч бросил недочиненный гутул на кровать. — Эт-та дело так не пойдет! Дорогие часы испортите. Заниматься будете или как? Это вам что — на коне по степи скакать? — выговари вает Иван Юндуныч ребятам. — Старики-то как толковали? «Эт-та за чем грамота-то? На снегу вороньи узоры вычитывать, штолича?» У ме ня, молодой был, бабай книгу нашел, к Шаманскому камню повез, пом ню, в день водяного зайца было, книгу изорвал, в реку бросил — так не грамотным и остался. Дед, кряхтя, ткнул шилом в подошву. — Э! Может, так-то лучше! Тудуп шибко ученый был... пропал му жик... В юрте сразу становится тихо. Митя видит застывшую спину тетки Бальжит, замер деревянный пест в ее руках, а потом заходил тихо, бес шумно, словно боясь разбудить кого-то... Лохматая голова Дашй при двинулась чуть ли не вплотную к книжке. Рабдан будто читает, а Сам ли цо рукой прикрыл. Тудуп — Рабданов отец. Это его книги, его тетрадки смотрели они с Рабданом. Карточка его стоит на божнице рядом с серебряным коло кольчиком. Сам Тудуп снят не в бурятской одежде: шляпа на голове, при галстуке, очки с круглыми стеклами... Как Тудупа кто помянет — какая-то неловкость меж всеми, все глаза прячут. А что с ним приклю чилось — бог его знает, не Митино это дело... И вообще — спать, спать, ведь завтра тебе, Митя Зимогоров, споза ранок в степь. Степь начинается утренним куском серого круглого хлеба, кружкой теплого молока или кислого айрика. Соломинка плавает в белой кипени молока —степь! Тонкая травинка пристала к хлебной горбушке — степь! Посвист ветра в щелочке юрты, выкрик неведомой птицы, вздохи прос-' нувшихся в загоне овец — степь, степь, степь! А как выйдешь из юрты — серая еще, сонная, с густой синевой по окаему, степь жадно, всей сво ей мягкой травянистой грудью тянется навстречу солнечному свету и теплу. Быстро, словно откликаясь на зов степи, вполнеба разгорается цветастая заря. И на круглый войлочный намет юрты ложится ее первый отблеск... Позевывая до самой глубины глоток, бродят вокруг Шоно и Ной- ён; подойдут к Мите, ткнутся волчьими мордами в сапог — уже привык-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2