Сибирские огни, 1958, № 11
Заботы председателя Осторожно, стараясь не скрипнуть, Доржиев прикрыл за собою дверь. В доме было тихо. Только в печке, осыпаясь, шуршали догораю щие угли точно серо-розовые мыши забрались туда и возятся поти хоньку. Вода в чугунном горшке была еще горячая, в глиняной миске лежали круглые толстые лепешки, еще мягкие, покрытые, как синей дым кой, налетом золы. Так, значит, Дулма уже ушла на ‘ферму, не дождалась, а ведь всю неделю твердит: «Поговорить надо; нельзя, Чимит, так дальше». Все же, хоть и сердится, не забыла, что муж любит испеченные в золе пресняки! Он, в задумчивости, отломил поджаристый край. Суховатый, слад ко пахнущий бараньим жиром, преснячок заскрипел на зубах. Степной бурятский хлеб, в юрте на очагах пекли, дымом кочевий пахнет... Н ада пекарню строить, чтоб настоящий хлеб выпекать: русские мягкий, пыш ный хлеб любят... Да теперь и мы тоже. Хорошо: пекарню Построим, а пекаря нет! Старик Герасим Лиходеев, говорят, хлебопеком работал... Доржиев черпнул кружкой из горшка чаю, забелил чай молоком из бутылки, поставил на стол миску с лепешками. С четырех часов утра по стели колесил — крепко проголодался... Он, не садясь, прихлебнул из кружки, и с кружкой в руках, сделав несколько шагов на цыпочках, заглянул в комнату. Девочки еще спали. Не очень-то удобно им спать на скамье и придвинутых к скамье двух стульях! Сэсэг, младшая, лицом прижалась к спине скамьи, ногу поло- щш а на живот старшей, Сэсэгме, а та совсем скатилась на стулья. Но сон их по-утреннему свеж и крепок и надышал им на щеки горячий ру мянец. Скомканное одеяло на полу, — посмотрите, пожалуйста,' какие у нас крепенькие плечики, крепенькие локотки, крепенькие ножки! Не ужели маленькой Сэсэг осенью будет уже пять, а Сэсэгме пришла пора идти в школу? Да, быстро пробежали послевоенные годы, и хочешь не хочешь, Чимит Доржиев, тебе подкатило под сорок! Если рассказать твоим дочкам, что ты был когда-то пионером, поверят ли они? Так же, пожалуй, поверят, как если бы ты сказал, что был шаманом! Да, а все же неудобно им на скамье — прав Лубсанов, прав старик... Доржиев прикрыл ноги девочек одеялом и вернулся в кухню. Запи вая лепешки чаем, он размышлял о своей утренней поездке по фермам и отарам, а больше всего о разговоре со стариком-тестем. Он вспомнил, как взобралась «победа» на вершину плоской сопки, как отара, проспуская машину, развернулась веером, как неторопливой подъехал отец Дулмы в своей войлочной шляпе с отогнутыми полями и, не слезая с лошади, говорил ему все, что вздумается! Конечно, дела у него хорошие, у тестя: овцы и перезимовали хоро шо, и за весну отъелись, и шерсть, если вырвешь пучок, словно из тон ких серебряных нитей; нет, еще вернее — словно серебряный шелк, — густая, мягкая, волнистая... Хорошее племя вырастил Базарон, колхоз ный зоотехник, да и старик— молодец: выходил маток, по пять, по шесть килограммов руна снимет... Только зачем лишнее болтать, не в свое дело соваться, все еще для него председатель мальчишка, которого можно от читывать. Что он там наговорил, старый Лубсанов! Ну, насчет сельмага — верно сказал. Куда годится, чтобы чабан в центр за сорок-пятьдесят километров ездил купить плитку чая, кусок мы ла или катушку ниток. Ну, а как быть? На каждой ферме, в каждой пади магазин не откроешь! Продавцов больше, чем чабанов будет! Что- тут придумаешь! Конечно, неприятно было выслушать это; плохо заботится председа
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2