Сибирские огни, 1958, № 11

только сердце его всех могло и умело вместить. А вот Дудкина нет. Не пришел он с Ершовым проститься. Не забыл Длинный луг, i хворостину в руках старика... Я смотрю на людей, я уверен: стоят здесь партийцы, не беда, что они без партийных билетов пока. Молча Ира стоит. Хмурит Санников брови сурово. И задумался Толя. И мокр у Елены платок... Костя мне говорит: — Все, как будто, Андреич, готово, только черной каймы отыскать я для флага не мог. Он собой недоволен. Глядит на меня виновато. Что же делать, коль нет? Нам решать без подсказок, одним. Мы решаем двоем: мы сегодня хороним солдата. Разверните же, ветры, победное знамя над ним, цвета ясной зари, цвета собственной пролитой крови, что была горяча и чиста, словно знамени шелк, пусть без траурной ленты склонится сейчас к изголовью это знамя, в котором живешь ты, товарищ Ершов! ...Толя и Константин головами кивают: согласны. И — древко у груди — председатель выходит' вперед... Коммунисты и на смерть шагают под знаменем красным, пусть Ершов и в бессмертье под знаменем этим идет! ...Ира, ты Тимофея Ершова при жизни не знала. Но он жив, и увидеть его я тебе помогу. Вот колхозы растут — их Ершова рука поднимала, он живет в целине, что чернеет на Длинном лугу.