Сибирские огни, 1958, № 11

И сразу же вся его славная, длинная дорога промчалась в сознанье моем, от первых колхозов до луга целинного, все то, что борьбой, что гореньем зовем. Не прятался в тень он, не шел он сторонкою... Стоим мы, боясь напугать тишину... Кепчонку потертую Санников комкает, я руку к виску, позабывшись, тяну... А нам начинать в это утро печальное, ты слышишь, Ирина, счастливую жизнь, а нам продолжать беспокойные, дальние дороги Ершова... Клянешься? Клянись!.. 23 Над полями вставало умытое майское солнце, выпить влагу ночную с травы зеленеющей чтоб... Заглянули лучи к Тимофею Ершову в оконце, заглянули, легли на покрашенный только что гроб. Будто спит Тимофей. Так заснул, что никто не разбудит. Будто веря, что он не на долгие годы уснул, в кухне, возле дверей, говорят полушепотом люди, тишину охраняя, березки несут караул. Но не спит Тимофей. И склоняются головы ниже. Мы стоим с Константином у самых дверей, у стены. Нам никто не сказал: — Проходите, товарищи, ближе... Мы — живые. Он -— мертв. Перед мертвыми все мы равны. Что сказать? Я молчу. Я гляжу на глаза Константина — наползает слеза из-под низко опущенных век. И к чему тут слова? Если плачет у гроба мужчина, значит умер хороший и нужный ему человек. А бывает и так, что семья у иного большая, но умрет — и забудут, никто не придет проводить... В окна люди глядят, их четыре стены не вмещают,