Сибирские огни, 1958, № 1

обогатилась сравнительно с первыми робкими опытами 30-х годов. Одна из генеральных тем — замечательное пре­ образование всей жизни тувинского на­ рода, развитие новой культуры , стрем­ ление отсталых кочевников-аратов к просвещению, дружба их с русским на­ родом. Отдают дань поэты и своей люб­ ви к родной природе и добрым чувствам людей Заметно улучшилась и художествен­ ная форма произведений. Вначале поэты пользовались только унаследованными от фольклора исконными изобразительными средствами: старым песенным размером, синтаксическими параллелизмами, тра­ диционными сравнениями. З а т е м ,п о д непосредственным влиянием русской поэ­ зии, они стали прибегать к новым поэти­ ческим приемам (размерам, ритмике, об­ разам, строфической композиции), сви­ детельствующим о переходе к силлабо- тоническому, рифмованному стиху. Та­ кие процессы наблюдаются, между про­ чим, и в поэзии других младописьмен­ ных народностей Сибири. Не все произведения сборника, разу ­ меется, равноценны. Многие, особенно на общественно-политические темы, страдают декларативностью, риторично­ стью, отсутствием художественной кон­ кретности, бедным поэтическим слова­ рем. Это, в сущности, пересказ элемен­ тарных политических положений, обле­ ченный вместо' подлинно поэтической, живописной в шаблонную стихотворную форму. Таковы, к примеру, некоторые стихи Сарыг-оола («Я — гражданин Со­ ветского Союза», «Солнце Ленина», «Тракторист»), Сувакпита («Моя Отчиз­ на»), Саган-оола («Трактористка») и др. По свидетельству тувинской критики, в такой декларативности и других недо­ статках повинны, прежде всего, сами поэты. Однако далеко не всегда оказа­ лись на высоте и переводчики, что, меж­ ду прочим, • встречается особенно часто в переводах поэзии народов Сибири. Переводы произведений тувинских стихов принадлежат в большинстве из­ вестным русским поэтам. Кто может усомниться в мастерстве В. Кизина, в поэтической опытности А. Жарова, М. Скуратова и других переводчиков. Задача переводчика ответственна вдвойне: и перед читателем и перед поэ­ том, автором оригинала. Читатель, не знакомый с поэтической культурой тувинского народа, естествен­ но интересуется неповторимым своеобра­ зием этой культуры , тем, что можно на­ звать ее национальным колоритом. Чи­ тателю хочется услышать живой голос тувинской поэзии, уходящей своими корнями в историю, быт и фольклор тру­ дового народа. Поэт, автор стихотворения, разумеет­ ся, ждет от переводчика той живой и гибкой поэтической точности, которая в состоянии адекватно передать не толь­ ко мысль поэта, содержание его стихов, но и самую атмосферу его чувства. Естественно возникает вопрос, в ка­ кой же мере справились переводчики со своей трудной задачей, правильно ли они передали не только «букву», но и дух поэзии, своеобразие ритма, живого, как шум порожистых рек, неожиданность метафор? Что касается «буквы», то есть логи­ ческого содержания стихотворений, оно передано точно, согласно подстрочникам, которых принято строго придерживаться. А «дух», атмосфера чувств? Увы, большинство переводчиков не знает тувинского язы ка и даже о быте тувинского народа имеет представление только из этнографических статей и га­ зетных очерков. Автор предисловия Д. Романенко справедливо считает, что тувинская поэзия связана с фольклором. Однако переводы не подтверждают этого. В них почти совершенно отсутствует фоль­ клорное начало, никак не укладываю ­ щееся в прокрустово ложе того нивели­ рованного стиха, который приводит к сходству (конечно, только в переводе) тувинских стихов с казахскими, грузин­ ских с литовскими, эстонских с кара­ калпакскими и т. д. Читателя не поки­ дает чувство, что между ним, читателем, переводчиком и поэтом стоял подстроч­ ник, то есть нечто алгебраически схема­ тичное, откуда улетучилась неповтори­ мая атмосфера чувства. Вот, например, стихотворение Сарыг- оола «Край, милый сердцу моему». Поэт, как живописец, изображает свой край — горы, реки, степные равнины. В его поэтическом восприятии природы эпически-фольклорное начало перепле­ тается с подлинным лиризмом. Перевод­ чик Ф. Фоломин замыкает своеобразие поэтики Сарыг-оола в банальные формы стиха. «Любимый мой край, Ты дорог сердцу моему Лесов и гор зеленокудрою красой! Обнять не в силах взор людской Простор такой...» Тут и «зеленокудрая краса» и «взор людской», то есть те книжные обветша­ лые слова, которые плохо вяжутся и с самой темой тувинской природы и со свежим, далеким от литературщины видением мира самого автора стихов. А ведь Фоломин — опытный поэт и искус­ ный переводчик. Его, как и многих дру­ гих переводчиков — участников рецен­ зируемого сборника, подвело одно и то же обстоятельство: слепое подчинение подстрочнику с его логически-схемати- ческой передачей подлинника. То же мы видим и в стихотворении Чадамба «Богатая тайга» в переводе М. Скуратова. Самобытное содержание замкнуто в отвлеченно-традиционную форму нивелированного стиха.