Сибирские огни, 1958, № 1

—: Симон Лихаченко, два шага впе­ ред! Гробовое молчание. Чиновник вызыва­ ет вновь. Опять молчание. — Симон, это же тебя, — шепчу я. — Знаю... Страшно... Повесят сво­ лочи.... Эсэсовцы беснуются. Из полиции со­ общают, что Симон Лихаченко пойман и сопровождается с этим этапом, а тут никто не отвечает. Начинают выкли­ кать по одному других и отводить в сто­ рону. Скрываться больше нет смысла. — Я Симон Лихаченко.... Эсэсовцы набрасываются на Симона. Оплеухи, плети, зуботычины... Приво­ локли стол. Нашего соузника перегнули через него и начали пороть. Пороли по очереди, с дикими выкриками. Симон бьется, прижатый к столу, орет благим матом. Через двенадцать ударов тело его обмякло, и паренек стих. Но удары продолжают кромсать неподвижное тело. После двадцатого удара волокут по земле в подвальное помещение у во­ рот лагеря, в бункер. Мы облегченно вздыхаем: не повесят.... Может, жив останется... На грудь нам пришили номера, на спины верхней одежды намалевали красные кресты. Теперь мы заключен­ ные. Нас уже вызывали на суд. Эта про­ цедура изумительно проста. За столом сидит человек с шишка- стой головой и картавым голосом спра­ шивает по-русски: — Фамилия, имя? — Бондарчук Леон Васильевич. — Как попадал в полицай? — Я, пан, заблудился... Работал у хо­ зяина под Веной, приехал с ним в го­ род и заблудился.... — Заблудился... Хозяин за тебя день­ ги заплатил, а ты заблудился... Человечек записал что-то в книгу и объявил: — Четыре недели. Вот и все. Стоим толпой во дворе, ве­ лено ждать чего-то. Часовому на вышке скучно. Он пиликает на губной гармош­ ке и, свесившись через барьер, зорко следит, чтобы мы под ее звуки снимали и одевали шапки. Потянет в себя воз­ дух — снимаем, из себя — одеваем. Итак, милостивый судья присудил мне четыре недели. Не измени я фамилию, присудил бы все восемь. Четыре недели выживает более половины заключенных, а восемь — единицы. Тот, кто умирает, имеет счастье вновь побывать в Вене— крематорий находится там. В лагере все­ гда стоит наготове специальная машина. Вечером ворота лагеря распахивают­ ся , и команды заключенных одна за дру­ гой входят в лагерь. Они едва бредут, измученные, грязные, босые, в лохмоть­ ях. Для каждой национальности свое по­ мещение. Нас загоняют на второй этаж серого здания, в узкую комнату с одним окном напротив вышки. Вдоль стен ком­ наты двухэтажные нары. Всем места не хватает, некоторые лезут под нары, дру­ гие валятся на пол. Засыпаем. Среди ночи истошный крик: — Ауфштеен! (Подъем!). Эсэсовец хлещет плетью по сонным физиономиям, пинает заключенных са­ погом в живот, орет что-то. Это ночная проверка. Нас пересчитывают и разре­ шают ложиться спать. Через час-два все повторяется вновь. И так пять-шесть р аз за ночь. Утром всю комнату лишили хлеба за то, что кто-то оправился в убор­ ной, а канализация не была исправна. Русским дали только чай. Я же остался и без этого. Оказывается, для того, чтобы полу­ чить чай и баланду, нужно иметь свою посуду: консервную банку или кружку. У многих из нас на ногах колодки, вы ­ точенные из дерева, голендершуи. Уж это ли не посуда для чая и баланды? Около штрафного барака стоит Симон Лихаченко. Штрафников вывели «зав­ тракать». Чай им дают ежедневно, ба­ ланду — раз в неделю, а хлеб через день. Их человек пятнадцать. Это жи­ вые трупы. Целыми днями их держат в сыром подвале, и если за бесконеч­ ный день кто присядет на нары, — пор­ ка, засунул руки в карманы, — тоже. В день выдачи хлеба порют всех, неза­ висимо от того, виноват ты или нет. Вскоре нас выстроили в колонны и вывели из лагеря. Здесь сразу же окру­ жили солдаты с овчарками. Эсэсовцы набрасываются с плетьми, кричат. С тру­ дом понимаем, что надо нести куда-то секции узкоколейной дороги с железны ­ ми шпалами. Двенадцать человек на секцию. Несем через деревушку Ланцен- дорф за околицу. Там строится аэро­ дром. Железо ломит плечи, хочется сбросить эту непосильную ношу. Хитре­ цы пригибаются и тогда тяжесть удваи­ вается. Чувствую, что вот-вот упаду. Падающих эсэсовцы хлещут плетьми, а если человек не поднимается, — от­ брасывают его в придорожную канаву, следом едет мотоциклист и пристрелит обессилевшего. Впереди меня идет грек лет восемна­ дцати. Он не только не несет ношу, а висит на ней. Вот он начинает споты­ каться, путаться под ногами и, наконец, отчаянно закричав, сваливается. Ноги в колодках и босые перешагивают через него. Проклиная все на свете, идут и идут шеренги мимо обреченного на смерть человека... Слышим сзади выстрел... Конец па­ реньку... Нет, это кого-то еще прикон­ чили. Грек нашел в себе силы поднять­ ся и пытается догнать нас, бежит сле­ дом, пошатывается. Эсэсовец хлещет его плетью. Вот паренек встал на свое место, ухватился за рельс, сосед поддерживает его под руку. До места работы еще д а ­ леко...