Сибирские огни, 1957, № 6
вовсю , чтобы не зажиреть, не успокоиться. Только в борьбе с пшным напряжением он раскроет себя полностью. Он знал, что имеет все дан ные, чтобы быть первым среди многих других, таких же умных и твер дых. Но его передергивало от тяжелой обидной зависти, когда он видел людей, пытающихся равняться с ним умом, талантами, твердостью. Он. считал, что такие люди перебегают ему дорогу. Сейчас он с тихой, едкой ненавистью думал о Корчакове и Садыкове. Толстый увалень и простой шофер, шоферяга, тоже лезут делать большие дела! — Понимаю,— наконец ответил он.— Но мост-времянка, без сред ней опоры и с опорой на козлы, здесь непригоден. Нужны сваи или ря жи. Но это уже капитальное строительство. Значит, пусть расхлебывает кашу тот, кто ее заварил. Я сказал все,—он отвесил учтивый, полупок лон. Егор Парменович молча встал и подошел к Садыкову: — Поворачиваем, Курман? Г л а в а 27 Как некоторые понимают выражение: тю-тю! — Вперед надо идти,— глухо ответил завгар. — Это будет потруднее даже, чем подписаться на Джека Лондо на! — деланно засмеялся Неуспокоев и лучом фонаря отыскал лицо з а в гара. Осветились провалы щек и глаза, налитые безмерной усталостью, с темно-желтыми белками в красных и припухших, словно искусанных комарами, веках. — Зачем так говоришь? •— покачал головой Садыков.— Закрытый ты человек был. Теперь вижу, какой ты человек. — Интересно, какой же я человек? — В голосе прораба послыша лось неподдельное любопытство. А Садыков уже говорил бессвязно, дергая фуражку за козырек то вправо, то влево: — Не надо сейчас смеяться... Потом будешь над дураком Садыко- вым смеяться... Теперь помогай!.. Он перешел на хриплый, простуженный крик. В его пугающих гл а зах навернулись слезы отчаяния и бешенства: — На войне был? В окружении был? Так действуй! Объявляй на угрожаемом положении!.. Сам в яму ложись! Я сверху лягу... По нас машины пройдут! Какой разговор? — Не имею ни малейшего желания ложиться под машины,— пожал плечами Неуспокоев.— И вообще, несерьезный разговор. — Несерьезный? — удивился Садыков.— Давай делай серьезный разговор. Говори, дай радость! Жертвой твоей буду! Бережно и нежно, кончиками задрожавших пальцев, Неуспокоев по гладил, поласкал усики. И что-то откупорилось в нем, хлынуло. Взмах нув зажженным фонариком, он крикнул отчаянно, с наброса: — А если мост рухнет под машинами, кто отвечать будет? Корча ков и Садыков? Черта с два! У К'орчакова и Садыкова партбилеты! А Неуспокоеву — тю-тю! Им пышки, а ему шишки! У него партбилета нет! Значит, ему тю-тю! — Он напряженно захохотал и провел лучом фонари ка по толпе. Ее непонятное молчание раздражало и беспокоило его, как соль, втертая в кожу. Именно всей кожей чувствовал он это молча ние. И, описав беспокойным лучом быстрый круг, очертив им замкнутые человеческие лица, он смолк, запаленно дыша. Было очень тихо. Потом Егор Парменович сказал только одно слово: — Стыдно.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2