Сибирские огни, 1957, № 5
опять назревает? Теперь уж дело верное: атомная бомба только у амери канцев есть. Болылевикам-то где уж против американской техники!.. У Филимона Прокопьевича зарябило в глазах. Лампа отчего-то по тускнела, огонек в пузыре стекла осел, замигал, окно расплылось во всю стену. Вот она, какова житуха! Не ждал, не ведал, а нагрянула не чистая сила,‘приперла к стене — ни дохнуть, ни моргнуть глазом. Куда ни кинь, везде клин. И так плохо, и так нехорошо. Дуня тем временем что-то возилась в горнице, нарочито задержав шись там. — Ну, что скажешь, Прокопьевич? Давай, брат, договоримся на берегу, прежде чем плыть за реку. Прямо скажу: мне твой дух не нра вится. Филимон Прокопьевич развел руками. — Я к тому, значит, э... запамятовал, как вас звать-величать? —• Михайла Павлович. Филимон Прокопьевич перевел дух с некоторым облегчением. Надо* быть посмелее. — Я к тому, значит, Михайла Павлыч, что я в теперешнее время- вроде как бы в подозрении нахожусь. Сын у меня возвернулся из гер манского плена. А сам за мной зырится. Подозревает, сволочуга. — И подумать только! А! — раздался из горницы голос Дуни. — Пе ред кем крылья опустил. Мужик тоже мне. Головешиха вошла в избу. Насмешливая, язвительная, в новом платье. — С кем не совладать, господи! С каким-то одноглазым Демидом!' Д а ты, Миша, сам займись им. «Как у ней сразу вывернулся «Миша»! Ну и ну! И ласковость в го лосе, и вся в полной готовности». — Ты, Дуня, имей понятие. Демид орудует не в одиночку, а со всем народом. З а него теперь на деревне горой стоит молодежь. — Не таким молодцам голову сворачивали, Прокопьевич, — успо коил Михайла Павлович, закуривая махорочную цигарку. — Займемся Демидом, если потребуется. — Займись, Миша. Обязательно, — поощрила Авдотья Елизаровна. У Филимона Прокопьевича захолонуло внутри. Кого, кого, а Гаври ила Иннокентьевича он достаточно хорошо знает. Если он займется Д е мидом, то Демиду наверняка не сдобровать. Мертвая хватка у волка^. «Прикончат они его, господи!» А ведь это все-таки сын, единственный сын! Много передумал Филимон Прокопьевич за время после ссоры с Демидом. Разве он не видит и не слышит, как живет Демид? Какие муки перетерпел в жизни! Три часа провели в горнице, дожидаясь рассвета. Как только в огра де заорал одинокий Головешихин петух, Михайла Павлович жестко сказал: — Пора. Филимон Прокопьевич перекрестился во всю свою^ богатырскую грудь на тусклый лик богородицы с младенцем и стал собираться в до рогу, покряхтывая и вздыхая, будто ему предстояла дорога не в тайгу, а на кладбище. В половине четвертого утра Птаха с Филимоном Ухначевым выеха ли из деревни. Никогда еще Филимон Прокопьевич не проклинал так свою жизнь, как в это постылое, ненастное июньское утро, кутающее волглыми тума нами таежную синь.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2