Сибирские огни, 1957, № 5

_ Первое, что бросилось в глаза Демида, — омертвевшие ходики. Чер­ ный пятак неподвижного маятника, стрелки, застывшие на четверти треть­ его, — не то дня, не то ночи. От железной печки несло жаром. Ноги Демида словно приросли к по­ ловицам у порога. Во рту сохло. Он облизнул запекшиеся губы и, заку­ сив изнутри щеку, уставился в лицо матери — пожелтевшее, маленькое, испещренное морщинами вдоль и поперек. Седая трясущаяся голова. К а ­ кая она сухонькая, его мать! Коричневая кофтенка, бог весть из какой материи, мешковатая юбка, чирики на босу ногу. Она как-то безжизнен- ho, тупо глянула на Демида и тут же отвернулась, пройдя в куть стару­ шечьим мелким шагом, шаркая пятками, выставив свою горбатящуюся костлявую спину с шевелящимися лопатками. Щуплое, ссохшееся тело, кривые, выгнутые в коленях ноги, длинные, жилистые и желтые руки с пальцами, как зубья деревянных граблей. А ведь это была сама Фили- мониха! И кто бы мог подумать, что вот эта самая старушка, неряшли­ вая, растрепанная, со всклокоченными нечесанными волосами, слежавши­ мися, как войлок, некогда слыла на деревне за первую певунью. А потом, скопидомистая, прижимистая, въедливая в копейку, она ока­ залась до того скупой, что сама себе отказывала в куске и постепенно сохла. Сам Филимон бежал от колхоза в леспромхоз, бросив хозяйство на жену. Долгое время Филимониха жила обиняком, единолично, сонно ты­ каясь по опустевшему надворью. Три дочери выскочили замуж. Позднее, в середине тридцатых годов, Филимон Прокопьевич образумился и всту­ пил в колхоз. Филимониха ожила, повеселела. Но тут началась война. Демид погиб в начале войны; одна из доче­ рей, Мария Спивахича, овдовела. Средняя, Фроська, разбитная бабенка, сменив трех мужей, иногда захаживала в отчий дом, но приходила, как чужая, только бы показать себя да похвастаться обновами. Третья, мень­ шая, Иришка-модница, удачно выскочила замуж за тракториста из фрон­ товиков, Ивана Мызникова и, будучи в большой обиде на мать, глаз не казала. Сам Филимон Прокопьевич, отбыв срок наказания за дезертирство, устроился лесником. Изредка он наезжал к старухе, хвастаясь медвежьим здоровьем. Так Филимониха на склоне лет осталась никому не нужной жи­ тельницей на земле, вроде сторожихи в опустевшем доме. ...— Поляночка! — скрипучим голосом обратилась она к кому-то, — это не мать пришла, вылазь. Чай-то будешь допивать? — Я напилась, бабуся, — ласково пропел детский, еще не окрепший голосок, ожививший мрачные стены. У Демида затряслись ноги в коленях. Полянка! Неужели это... Какая она? Почему она здесь? И сразу же больно заныло сердце. Но тут взгляд Демида уперся в пунцовый загривок складчатой шеи отца. Мать едва жи ­ ва, а папаша раздобрел! Он бодр, румян. Борода отца, такая же красная, как и его загривок с вьющимися волосами, расчесана. В дверях горницы показалась, как в черной рамке, девочка. Рослая, тонкая, белокурая и белолицая в темном платье под белым фартуком. Полюшка! Вот она какая, доченька! Демид видел ее пухлые губки, легкий подбородочек, кудряшки волос и большие, такие доверчивые, наив­ но открытые на жизнь, глаза. Его глаза! Полюшка! Полюшка! Чувство стыда, горечи, раскаяния комом подка­ тило к горлу — не дыхнуть. Хорошо, что он стоит в такой густой тени да еще у порога и на него никто не обращает внимания, как на случайного прохожего, которому из-за милости открыли дверь. Заплечный рюкзак оттягивал плечи.