Сибирские огни, 1957, № 3

— Что делать? — спрашиваю. Фольварков^отходит в сторону, достает из кармана штанов коробок спичек, кисет с махоркой, на каменный пол падает лоскут газеты, Фольварков чиркает спичкой, подносит ее к бумаге. Давай сюда, хрипло кричит он мне. И я понимаю, что он требует знамя. Сжечь? Ни за что на свете! Фольварков обжигает пальцы, чиркает еще, еще, начинает злиться. Тарасов в это время отстреливается. Я гневно ору: — Не смей! Не отдам! Фольварков подходит ко мне, смотрит в упор на Тарасова. Они скручивают мои руки, л е зут за пазуху. Тарасов после этого, как « и в чем не бывало опять отстреливается. А Фольварков отходит и снова чиркает спичкой. Одним прыж- ком подскакиваю к нему, стискиваю ему горло, прижимаю к .стене каземата од­ ной рукой жму горло, грудью жму к стене, а второй рукой пытаюсь отобрагь знамя. • г — Стой! кричит Тарасов. Он целится в меня из пистолета. Бросаю Фольваркова, хватаюсь за свой пистолет и, задыхаясь, шепчу: Ребята, родные. Ведь это же дивизионное знамя. Разве можно с ним так, а-а?.. — А как же можно? — выдыхает Фольварков. — Спасем его. — Как? — спрашивает и Тарасов. — Давай спрячем его, закопаем. Фольварков й Тарасов морщат лбы. Потом говорят: Хорошо. Давай. Но если знамя попадет в руки фашистов, проклят наро­ дом нашим будешь... Отвернулись они от меня, стреляют в гадов. А я тем временем нашел бре­ зентовое ведро, вытащил из-за пазухи знамя, поцеловал чехол и сунул в ведро. Потом положил сверток в цинковое ведро. Вырыл в полу яму, поставил в нее ведро, забросал яму землей, притоптал, навозом забросал. Прямо из нашего каземата вел проход в развалины подземелья. Юркнули мы туда, а в каземат уже фашисты ворвались, стреляют. А мы молчим. Ш есть суток мы сидели в своем укрытии. Есть хочется, аж в глазах мель­ тешит, ноги подгибаются. Ночью фашисты уйдут из каземата, мы проберемся к кормовым яслям , наскребем овса и тем держимся. На седьмые сутки невмоготу стало. Решили уйти отсюда. Фашистов вроде не слышно. А как уйти, если здесь наша тайна спрятана? Сколько раз я под­ крадывался к тому месту, приглядывался к навозной куче. Никто ее не трогал, все в порядке, а все равно оторопь берет. А вдруг? А тут успокоился. Не додумаются фашисты. Если кто жив из нас троих останется, вернется к этому месту. Со стороны Восточного форта все время доносятся выстрелы. Значит, там есть еще наши, они держатся! Дождались темноты, выбрались тихонько из убежища, и — туда. Оказывается, майору Гаврилову удалось собрать 11 бойцов, и он опять оборонял Восточный форт. 17 суток мы еще держались. Но силы иссякли. Боеприпасов больше не находили. Нас осталось совсем мало. Гаврилов с группой бойцов уш ли в под­ земелье, под казематы, а я, Фольварков, Тарасов и еще дед солдата пошли к Белому дворцу, что в центре крепости. Добраться до него трудно, нужно пере­ правиться через Муховец. До Муховца еще метров десять. Еще усилие, еще одно... Вижу, как роняет голову Тарасов. Он не откликается. Слышу приглушенный стон Фольваркова: — Родион, прощай... И все. А потом страшной силы взрыв, и я потерял сознание... П л е н Плен... Какое противное слово. А какие он вызывает отвратительные ощ у­ щения, будто сам себе чужой стал, будто ты это и не ты, взял бы и по морде себя набил. А как набьешь, если контужен, рукой пошевелить невозможно. И умереть добровольно мешают, за каждым твоим движением в десять гла з сво­ лочи фашистские смотрят. Лечат, чтобы после мучить... Приглядываюсь я к врагам. Может, что лишнее сболтнул в бреду, может, о спрятанном знамени в беспамятстве рассказал? Нет, не похоже. Тупые лица, в глазах никакого любопытства. О тл е гло на сердце. Лиш ь бы не проболтаться. Но и помирать раньше вре­ мени не хочется. Хочется выжить, до своих сбежать, о знамени рассказать.