Сибирские огни, 1957, № 3
Я запел «Интернационал». Вот подтянул один, другой голос,— мощный гимн гремит по всей камере. Но допеть нам не дали: в камеру ворвались солдаты. Убийства советских работников и зверства белогвардейщины показали, чего стоит реакционное своевластие. Бесконечные аресты и самосуды вызывали в народе возмущение. Да и у рядовых казаков постепенно спадала с глаз пелена. Они бродили хмурые и злые, все острее сознавая, что обмануты, втянуты в грязную авантю ру, что впереди еще долгие дни войны, а затем наступит грозный час расплаты... Частенько возникали у нас разговоры на эти темы. — Какими все-таки мы простаками были,— сказал однажды Пахомов. — Что верно, то верно,— подхватил Ивахин.— Верили, будто казачество голову положит за Советскую власть. Положат... и свои и наши! Разговор прервался. Застучал засов, и распахнулась дверь. В камеру во шел офицер в сопровождении нескольких казаков. Все ждали и переглядывались: теперь за кем? Но офицер объявил: те, чьи дела закончены следствием, будут отправлены в Семипалатинск на суд: Ивахин, Михайлов, Пашенцев, Бук, Терентьев, Осинцев, Кукарин, Васюк, Суров. В Пав лодарскую тюрьму переводились Кулик, Пахомов, Кошурков и некоторые другие. — Отправка в два часа ночи, — сказал офицер и вышел. Мы задумались: что нас ожидает впереди? Каждому хотелось заглянуть в свое будущее. В этот же день меня разыскала жена. Оказалось, что и она почти месяц на ходилась под арестом в Славгороде. Маруся привезла мне смену белья, что было очень кстати, и шинель — единственное, что осталось у нас после разгрома, который учинили белые. Жена рассказала о златопольских делах. Сизиков-старший снова открыл торговлю. Теперь спекулирует, и никто ему уже не мешает. Сынок его пошел добровольно в карательный отряд, которым командует проживавший у Сизико- ва родственник. Он оказался офицером и все похвалялся, что, мол, убил какого-то казаха-болыпевика. Еще рассказала Маруся, что Макар Руднев, дружок Сизикова и Степана Пушко, убит. Дело обстояло так. Отправилась эта отпетая троица с отрядом бе лых ловить большевиков на соседнем, сто девятом, участке. Дом окружили. Пер вым вошел Макар, но, едва открыл дверь, как был уложен наповал выстрелом из нагана. Остальные каратели разбежались, но на другой день снова явились, вытащили труп, а в отместку спалили дом и еще несколько «оболыневиченных» дворов. — А старый Пушко нам теперь жизни не дает. Идет мимо, станет у ворот и матерится, кричит: «Совдепщики, так вас и этак! Еще вас не повешали? А сы нок уже висит!». Но были и приятные новости: под Волчихой появился большой отряд наших, говорят, из Барнаула (это был отряд П. Сухова). За ним, через Златополь, про следовали белые. Ехали они весело с песнями, а спустя несколько дней бежали обратно сильно потрепанные. — Теперь,— закончила Мария,— в Славгороде тревога, объявлено воен ное положение: ждут наступления наших... Эти известия всех подбодрили: есть еще порох в пороховницах! Пахомов разжег свою «неугасимую лампаду», как мы называли его трубку. Ивахин поднялся, постоял и, пожав плечами, заговорил, ни к кому не обращаясь: — На суд... Смешно! Какой суд? На расправу,— это вернее. Вопрос толь ко — как: расстрелять, потопить, или... на каторгу? Терентьев не выдержал. Сорвавшись с места, он нервно зашагал по камере, хотел что-то сказать, но его опередил Кукарин: — Вечно у вас мрачные мысли и предположения. Пусть отправляют, черт
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2