Сибирские огни, 1957, № 3

Я смущенно записи листаю, запинаясь, начинаю речь, что, мол, дружба — это вещь святая, что любовь, мол, — надобно беречь. Все, конечно, абсолютно верно, но известно все это уже тем, чья дружба родилась на первом, крепла — на тридцатом этаже. Мастер Дятлов, угадав смущенье, мне прислал записку: «Н е тяни !» ...И тогда приходит, как спасенье, то, о чем не вспомнил в эти дни... Неожиданно и убежденно, смелости пугаясь, я сказал: «Е сли бы я не был бы влюбленным — я бы агитатором не с та л !» И конспекты наземь полетели — я уже без плана говорю про своих товарищей, про Элю — самую любимую мою... Постепенно потеплели лица, властелинов грозных не узнать — каждый, словно юноша, стремится что-то очень главное сказать. Книжных слов они не повторяли, но одно я понял в этот миг — что коммунистической морали мне учиться надо бы у них. ...А наутро друг мой Витя Графский на бюро мне учинил допрос, припугнул взысканьем д ля острастки и — «за отсебятину» — разнес. 6 По-младенчески разобиженный, я на стройку пришел опять. — Слушай, Дятлов, ну объясни же мне, был ли повод меня ругать? — Не горюй, если там обидели, важно, чтоб не обидели тут! Речь держал о семье, — а видел ли, как в бараках семьи живут? Положение тут тревожное, поговорочку слышал я — без сапог, мол, ходят сапожники, а строители — без жилья.