Сибирские огни, 1957, № 2

любовь, любовь, одна любовь. Не выдержу, сорвусь с места и — во двор, чтобы только не слышать... Нет любви! Выдумали. И никогда не было и не будет. Варвара с Лешкой считают, что у них любовь. Бегают один к дру­ гому каждый час. Лешка чего только ни придумает, чтобы лишний раз навестить свою ненаглядную. Прилетел вдруг, косматый, длинный, как жердь: «Варя, вам красного перца не надо, а то продают?» — «Окстись, парень, — говорит Ефросинья Семеновна, -— его на любом углу всякий день продают». А Варя сразу: «Давайте, мама, я сбегаю — вдруг не будет!» Погоди, думаю, задаст он тебе перца, когда развесишь уши... Ох, Галчонок, — обиделась? Это я не про вас с Костиком, не сер­ дись. В Костика я все же верю, хоть он и рыжий. Костик — наш, не об­ манет. Вот погодите — возьму и нагряну к вам, поглядеть на ваши дела. И когда на Кавказ с ним поедете, засуньте меня куда-нибудь в рюкзак, если Костик не совсем Таню забыл... А ведь это я серьезно, Галина, — насчет того, чтобы приехать. Как вспомню наш городок, как он .вечером смотрит с горы, если у реки быть, —• домики крохотные, белые, чистые, окна от солнца зеркальцами горят, на исполкоме флажок по ветру плещется, — как представлю я вас всех, родных моих, — тебя, Костика, даже Людмилу, — так готова все на све­ те отдать, лишь бы оказаться с вами. Дура была, что не послушалась, — помчалась, как заполошная, к милой тетушке. Пока не поздно было, сказать бы тому шоферу, который меня вез на станцию: «Все это пра­ вильно — о недоучке. Вы ведь обратно едете, так захватите и меня об­ ратно». Пусть не в кабине — в кузове, хоть на подножке. Так просто,— но умные мысли у меня поздно приходят... Ну, чего я здесь добилась? Чего у меня было радостного за год? Вот безо всяких, если со стороны посмотреть... О плохом я больше не хочу, — а хорошее? Ну, рисовала здесь, так мало, сколько времени ухлопала попусту. И разве^ чтобы рисовать, надо было очертя голову... ох, это же тети Клавы слова... Ну, повидала я много нового, узнала тоже. Так лучше бы мне ни­ чего этого не видать и не знать, Галчонок! Правда, научилась я здесь сама зарабатывать свой хлеб. Что ж, и на том спасибо, пригодится! Еще узнала я хороших людей, — чего уж зря на всех наговаривать. Ефросинью Семеновну узнала, Варю, — это я от зависти так глупо о них с Лешкой болтала. Дядю Федора узнала, только поздно. Ничем ему не помогла, и стыдно мне перед ним. Никогда не забуду, как Валентин сбежал от меня в Москве, а сама... Кого же еще назвать?... Ивана Григорьевича можно, он ко мне не­ плохо относился, немало помог. Но все по службе, по работе, а там, где нужнее всего было помочь... Хотя разве я от него вправе это требовать? Вписать Липатова сюда же? Не знаю, не пойму. Плохого он мне никогда не делал, но и другом своим боюсь его назвать. Всего и всех те­ перь боюсь. Была такая дурочка, что только мне ласковое слово скажут, я целоваться готова, — проучили! Отчего мы, такие дурочки, взялись на свете, — скажи мне? Я иног­ да думаю, — оттого еще, что нас так учили в школе. Сочинения мы писали: «Перед нами открыта лучезарная дорога...» Нам за это ставили пятерки. Писали о молодогвардейцах, о Павке Корчагине, им трудно было. Но мы-то писали, как будто с нами ничего такого случиться не может. Писали, а не понимали, что испытания в жизни бывают разные. Может и не быть войны, а испытаний на нашу душу хватит!.. Ох, Галинка, знала бы ты, до чего мне муторно теперь на работе.