Сибирские огни, 1957, № 2

стигнута не лобовым обобщением, а ху­ дожественным приемом: концентрацией единственно нужных черт, отстранением всего неглавного. По-видимому, дед Андрей жил в дерев­ не или хотя бы имел избенку возле боло­ та, возил куда-то коряги, получал за них какой-то заработок и т. д. Но поэт закон­ но отсекает все подробности его жизни. Он нагнетает главное, решающее: адский труд в болоте, который не дает права на человеческую жизнь и даже на челове­ ческую смерть: Поминайте!.. Болотная топь Больше струйками в деда не брызнет. Чем рельефней , детализированней вы ­ деляется это главное, тем больше выра­ стет оно до обобщения. Собственно, в этом и заключается идейная сила н а ­ стоящего художественного образа. Молодой крестьянский парень, кузнец Алексеич запомнил на всю жизнь «хрип­ лый, простуженный зов коренастого деда Андрея». Он в это время стал слагать первые стихи «под мерный трезвон мо­ лотка и стальной наковальни» , и «на но­ ты — на стук молотков» положил «зов» деда. Это вступление зачинает широкий эпи­ ческий рассказ о приобщении простого крестьянского парня к революционным рабочим, к большевикам, о его участии в революции 1905 года, о его любви к революционерке Зине. Отрывочные эпизоды первых двух глав постепенно переходят во все более широкий и цельный поток повествова­ ния. Такое композиционное решение чут­ ко найдено поэтом. Оно единственно со­ ответствует поэтической задаче, правде развития характера главного героя. Н. Алексеев на протяжении всей поэмы возвращ ает нас к этим отрывкам. И возвращение к ним помогает понять, как изменяется герой, как по-новому воспринимает он свое прошлое. То, что в первых главах целиком заполняло его жизнь, становится теперь только деталя­ ми в новом, широком восприятии дейст­ вительности. В Петербург погнала парня нужда, мечта заработать себе хоть на лошадь, «на конька». Алексеич поступает на за ­ вод и знакомится со старым рабочим, большевиком, тоже кузнецом — Ионы­ чем. Он рассказы вает своему новому учителю, что составляет стихи, играет на свирели, которую сам сделал . Ионыч говорит Алексеичу: Деревенский ты... Яблони цветь... И в очах пламя зорь не погасло. Если петь, то уж надобно петь. Понимаешь ли, голосом класса. Парень недоумевает, что это за пенье такое — голос класса! Ионыч рассказы ­ вает о рабочем классе и о капитале. Этот урок «политграмоты» органично входит в поэму, потому что он вытекает из правдивого разговора, из конкретных ' отношений двух людей. Такая конкрет­ ность отношений Ионыча к самым р а з ­ личным людям и событиям делает его образ живым, объемным, чему способст­ вует и его я зы к — грубоватый, точный, афористичный. Мы ощущаем отеческую заботу Ионыча об Алексеиче, гневную насмешку в адрес гапоновца Федулкина, любовное, с оттенком нежности, воспо­ минание о встрече с Лениным на Втором съезде РСДРП . Ионыч гибнет на баррикаде. Умирая, он говорит Алексеичу: — Попрощаюсь с тобой. Наклонись, — прознес тихим басом. — Если петь, то завет тебе, пой. Понимаешь ли, голосом класса. Ты возьми-ка мой молот, браток. Послужи кузнецу-побратиму. Сиротиною стал молоток, Приголубь, приласкай сиротину. Эту просьбу мы воспринимаем не про­ сто как передачу инструмента. Это за ­ вещание революционера, передающего свое оружие. И. Алексеичу уже незачем спрашивать, что такое — голос класса. Он встает над баррикадой, он играет, зная , что «битвам песни нужны, как патроны». Тут лады по числу голосов — Нежных, грубых, подслушанных где-то... Ветвь взята из далеких лесов. Потревоженных зовами деда. Образ замученного деда Андрея вдруг властно встает над баррикадой, вливает­ с я в тему революционной борьбы. Это сделано одной строчкой, но переклик по­ лучается широкий. И Алексеич совсем уж е не тот, что был раньше, иные обра­ зы рождает его игра, теперь это не толь­ ко кузнечные искры: Пальцы ловко к ладам от ладов. Как солдаты, вели перебежку... Сталь звенела... Удар молотков... С боевою пальбой вперемежку. Таким глубоким смыслом Н. Алексеев наполнил почти все образы своей поэмы. Вот он описывает нищенскую жизнь Ти­ мофея: Дымный дом назовем шалашом, Кособоким, склоненным и низким... Щи хлебали ольховым ковшом Из ольховой нетесаной миски. При расстреле царем мирной демонст­ рации гибнет сын Тимофея, последняя надежда на милость царя убита. Беды его жизни не только продолжаются, но превращ аются в трагедию. Знать, беда не приходит одна — Беды нижутся сами на снизку... Промочи горло горем! До дна Дохлебай ты ольховую миску...